Внизу послышались шаги. Открылась и закрылась дверь на
лестницу. Джонни ждал, оцепеневший и беспомощный. Прямо под ним разговаривали
те двое и сторож, но он не понимал ни слова. Джонни повернул голову медленно,
как робот; он уставился в дальний конец галереи, ожидая, когда там появится
тот, кого Санни Эллиман назвал Мучи. Скучающее лицо Мучи мгновенно перекосит от
неожиданности, и он заорет: Эй, Санни, тут какой-то тип!
Он слышал приглушенные шаги Мучи, поднимавшегося по
лестнице. Надо что-то придумать, что угодно. Заклинило. Сейчас его обнаружат,
вот-вот, и как быть – неизвестно. Что бы он ни сделал, все полетит к чертям.
Открывались и закрывались двери, с каждым разом все
явственнее. Капля пота упала со лба Джонни и оставила темное пятнышко на
джинсах. Он вспоминал каждую из дверей, мимо которых проходил. Мучи уже
заглянул к ПРЕДСЕДАТЕЛЮ, и к ЧЛЕНАМ ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ, и к НАЛОГОВОМУ
ИНСПЕКТОРУ. Вот он открывает дверь МУЖСКОГО ТУАЛЕТА, вот заглядывает в кабинет ПОПЕЧИТЕЛЯ
БЕДНЫХ, а сейчас в ДАМСКИЙ ТУАЛЕТ. Следующая дверь ведет на галерею.
Дверь открылась.
Мучи сделал два шага к балюстраде.
– Ну что, Санни? Доволен?
– Как там? Все тихо?
– Ага, как в гробу у тещи, – откликнулся Мучи, и внизу
загоготали.
– Тогда спускайся и пошли кофейку попьем, – сказал третий.
Невероятно, но пронесло. Захлопнулась дверь. Послышались
удаляющиеся шаги – сначала в коридоре, затем на лестнице.
Джонни обмяк, у него поплыло перед глазами, на мгновение
предметы слились в сплошное серое пятно. Стук входной двери, означавший, что
они ушли, вернул его к действительности.
– Вот стервецы, – сказал внизу привратник свое веское слово.
После чего тоже ушел, и следующие минут двадцать Джонни провел в одиночестве.
Около половины десятого зал постепенно начал заполняться.
Сначала вошли три дамы – пожилые, в черных вечерних платьях; они трещали как
сороки. Дамы выбрали места поближе к печке, где он их почти не видел, и взяли с
сидений глянцевитые буклеты, состоявшие, похоже, из одних фотографий Грега
Стилсона.
– Я его просто обожаю, – сказал одна. – Я уже три раза брала
у него автограф и сегодня возьму.
Больше о Греге Стилсоне речи не было. Дамы переключились на
предстоящую воскресную службу в методистской церкви.
Джонни, сидевший над печкой, из сосульки превратился в
размягченный воск. Во время затишья между уходом стилсоновской охраны и
появлением первых жителей города Джэксона он сбросил не только куртку, но и
рубашку. Он то и дело вытирал платком пот. Опять начал дергаться больной глаз,
все виделось сквозь красноватую пелену.
Входная дверь отворилась, послышался дробный стук оббиваемой
обуви, а затем четверо мужчин в клетчатых пиджаках прошли через весь зал и
уселись в первом ряду. Один из них тут же начал рассказывать французский
анекдот.
Появилась молодая женщина лет двадцати трех с сынишкой в
голубом спортивном комбинезоне с ярко-желтой отделкой. Мальчику на вид было
года четыре. Он сразу же спросил, можно ли ему поговорить в микрофон.
– Нельзя, малыш, – сказала женщина, и они сели позади
мужчин. Мальчик заколотил ногами по передней скамье, и один из мужчин
полуобернулся.
– Перестань, – сказала женщина.
Без четверти десять. Дверь беспрерывно открывалась и
закрывалась, впуская самых разных людей – мужчин и женщин, старых и молодых.
Зал гудел, воздух был пронизан ожиданием. Они пришли сюда не за тем, чтобы
забрасывать вопросами законного представителя в конгрессе; они жаждали увидеть,
наконец, в своем городишке настоящую звезду. Джонни знал, что на такие встречи
с «нашими кандидатами» и «нашими когрессменами», как правило, никто не
приходил, за исключением горстки фанатиков. Во время избирательной кампании
1976 года дебаты в штате Мэн между Биллом Коэном и его противником Лейтоном
Куни собрали, не считая репортеров, всего двадцать шесть человек. Все эти
тоскливые мероприятия неизменно проводились с большой помпой, чтоб было чем
козырнуть на очередных выборах, а ведь для любой такой встречи хватило бы места
в обычной кладовке.
Но здесь к десяти часам зал был набит, и еще человек
тридцать стояли сзади. Всякий раз, когда дверь открывалась, Джонни крепче
сжимал винтовку. Он до сих пор не был уверен, что сумеет осуществить
задуманное, хотя на карту поставлено все.
Десять ноль пять. Десять десять. Джонни с невольным
облегчением подумал, что Стилсон где-то задержался, а может, и вовсе не
приедет.
Но вот дверь распахнулась, и раздался зычный голос:
– Эй! Ну как поживает город Джэксон, штат Нью-Гэмпшир?
По рядам пробежала волна оживления. Кто-то завопил:
– Грег! Как жизнь?
– Лучше некуда, – отозвался Стилсон. – Ты-то как, шельма?
Всплеск аплодисментов сменился одобрительным гулом.
– Эй, будет вам, – крикнул Грег, перекрывая гул.
Он быстро шел к сцене, пожимая на ходу руки.
Джонни наблюдал за ним в прорезь балюстрады. На Стилсоне
было тяжелое пальто из невыделанной кожи с овчинным воротником, а вместо
привычной каски – вязанная лыжная шапочка с ярко-красной кисточкой. В конце
прохода он остановился и помахал репортерам. Засверкали блицы, и снова грохнули
аплодисменты, да такие, что задрожали перекрытия…
И Джонни Смит понял: сейчас или никогда.
Ему вдруг вспомнилось с ужасающей ясностью все, что он узнал
о Греге Стилсоне тогда, в Тримбулле. В его истерзанном мозгу раздался тупой
деревянный звук – словно произошло какое-то чудовищное столкновение. Быть
может, так возвещает о себе сама судьба. Проще всего отложить до следующего
раза, и пусть себе Стилсон говорит и говорит. Проще всего позволить ему уйти, а
самому сидеть, обхватив голову руками, и ждать, когда рассосется толпа, когда
вернется сторож, чтобы снять динамики и вымести мусор, и, пока все это
происходит, уговаривать себя, что через неделю будет другой город.
Час пробил – судьба каждого человека на Земле зависела от того,
что произойдет в этом захолустье.
Глухой стук в голове… как будто столкнулись полюса судьбы.
Стилсон поднимался по ступенькам к трибуне. Он был весь на
виду. Трое в растегнутых пальто стояли у сцены, прислонившись к стене.
Джонни встал.
Все происходило словно в замедленной съемке.
Ноги свело судорогой от долгого сидения. Суставы затрещали,
как отсыревшая петарда. Время, казалось, застыло, аплодисменты гремели, хотя
уже поворачивались головы, и вытягивались шеи, и кто-то вскрикнул, потому что
на галерее стоял человек, и в руках у него была винтовка, и все много раз
видели это на экране телевизора и сейчас узнавали классическую ситуацию. Она
по-своему была такой же неотъемлемой частью американской жизни, как
удивительный мир Диснея. Здесь политический деятель, а там, наверху, человек,
вооруженный винтовкой.
