— Сойдет, — решил он. — Хорошо. Но мне понадобится твоя
фуражка, ты не возражаешь?
Коп ничего не сказал в ответ, лишь качнулся назад, в этот
раз чуть сильнее, однако мать Нормана, эта застенчивая стерва, любила
повторять; «Молчание — знак согласия», и Норман счел ее изречение вполне
уместным и гораздо более безобидным, нежели отцовское: «Кто способен пописать
самостоятельно, тот мне годится». Норман снял с патрульного фуражку и напялил
ее на собственный бритый череп.
— Кггг, — выдавил полицейский, протягивая перепачканную руку
и показывая ее Норману. Глаза его не сдвинулись с места; казалось, они
существовали отдельно от хозяина и находились где-то очень далеко.
— Да, я вижу, кровь, проклятый бык, — проговорил Норман и
подтолкнул копа к открытому багажнику. Тот свалился как подкошенный; одна
дергающаяся нога свесилась через край. Норман согнул ее в колене, засунул в
багажник и захлопнул крышку. Затем вернулся к салаге. Младший из двоих копов
пытался встать, хотя его глаза свидетельствовали о том, что сознание к нему не
вернулось. Из глаз текла кровь. Норман опустился на одно колено, взялся за шею
салаги и сжал пальцы. Полицейский повалился на спину. Норман сел на него
верхом, не ослабляя хватки. Когда Бивер перестал двигаться, Норман прижался
ухом к его груди. Он услышал три разрозненных толчка, беспорядочных, словно
предсмертные прыжки выброшенной на берег рыбы. Со вздохом Норман опять сдавил
шею младшего копа, пережимая большими пальцами трахею. «Сейчас на нас
кто-нибудь наткнется, — подумал он, — сейчас кто-нибудь наверняка появится», но
никто не вынырнул из тумана. Из укутанного белым одеялом тумана Брайант-парка
донесся чей-то голос, обозвавший кого-то сукиным сыном, и в ответ раздался
дружный визгливый девчоночий смех, такой, каким смеются только алкоголики и
умственно неполноценные, но этим все и ограничилось. Норман снова склонился над
телом младшего полицейского и прижался ухом к груди. Парнишка должен исполнить
роль декорации в предстоящем спектакле, и Норману не хотелось, чтобы декорация
ожила в самый неподходящий момент.
В этот раз в будильнике Бивера ничего не тикало. Норман
подхватил его под мышки, перетащил к пассажирской дверце машины и усадил на
сидение. Он надвинул ему фуражку на самый лоб, как можно ниже — лицо салаги,
черное и распухшее, превратилось в рожу тролля, — и захлопнул дверцу. Теперь он
ощущал дрожь во всех частях тела, но худшей представлялась боль, вернувшаяся в
челюсти и зубы. «Мод, — подумал он, — все из-за Мод». Неожиданно он обрадовался
тому, что не может подробно вспомнить все, что проделал с Мод… с тем, что от
нее осталось. И конечно же, на самом деле он здесь ни при чем; это проделки
быка, эль торо гранде. Но Боже, до чего же больно! Словно его разбирали на
составные части изнутри, выдергивая то винтик, то гайку, то заклепку.
Тело Бивера стало медленно клониться влево; мертвые глаза
блестели на лице, как мраморные шарики.
— Ну куда же тебя понесло, милый, — проворковал Норман и,
перегнувшись через колени Бивера, достал ремень безопасности. Прижатый ремнями
труп больше не проявлял желания упасть. Норман отступил от машины и критическим
взглядом оценил результаты проделанной работы. Ему показалось, что все выглядит
вполне убедительно. Бивер просто решил подремать чуток, пока его напарник
наблюдает за окрестностями.
Он снова наклонился в салон через открытое окно и, стараясь
не толкнуть тело Бивера, открыл отделение для перчаток, надеясь найти там
аптечку первой помощи, и его ожидания оправдались. Норман открыл крышку, достал
из аптечки бутылочку анацина и проглотил пять или шесть таблеток. Он опирался о
капот автомобиля, пережевывая таблетки и морщась от резкого, кисловатого вкуса,
когда его сознание совершило очередной скачок в беспамятство.
Через некоторое время он пришел в себя, по всей видимости,
потеря сознания продолжалась недолго — во рту и глотке все еще оставался
привкус принятого лекарства. Он стоял в вестибюле дома и щелкал выключателем.
При этом ничего не происходило; лампа под потолком маленького вестибюля не
загоралась. Это хорошо. В свободной руке он сжимал служебный револьвер,
позаимствованный у одного из мертвых патрульных. Норман держал его за ствол и
подумал, что, наверное, воспользовался револьвером, чтобы расколотить что-то.
Может, предохранители? Побывал ли он в подвале? Видимо, да, но это не имеет
значения. Главное, что свет не включается.
Дом состоял из сдающихся в наем меблированных комнат —
чистый и приличный, но все же, по сути, являющийся чем-то вроде общежития.
Запах дешевой жратвы, той, что непременно готовится на электрических плитках,
нельзя спутать ни с чем. Спустя некоторое время этим запахом пропитываются даже
стены дома, и никакое средство не поможет от него избавиться. Через две-три
недели к запаху добавится характерный в это время года для меблированных комнат
звук: низкий гул маленьких электрических вентиляторов, жужжащих на подоконниках
комнатушек, которые в августе превращаются в настоящие жаровни. Значит, она
решила променять свой маленький уютный дом на вот такую ночлежку; впрочем, у
него слишком мало времени, чтобы задумываться над подобными загадками. В
настоящий момент гораздо важнее знать, сколько жильцов проживает в этом доме и
какая их часть находится дома ранним субботним вечером. Другими словами,
сколько человек могут стать препятствием на его пути к желанной цели.
— Да нисколько, — уверенно заявил голос из кармана нового
плаща Нормана.
Авторитетный тон говорившего успокоил его. — Нисколько, ибо
то, что случится потом, не имеет ни малейшего значения, и это намного упрощает
ситуацию. Если кто-нибудь высунет нос из своей каморки, убей его, и дело с
концом. Норман повернулся, вышел на крыльцо и прикрыл за собой дверь. Потянул
ее на себя, проверяя, сработал ли замок. Дверь не поддалась. Он догадался, что
открыл ее с помощью отмычки — в жизни ему доводилось сталкиваться с замками
посложнее — однако ощутил некоторое беспокойство, оттого что не мог полностью
контролировать собственные действия. И свет. Какого дьявола он решил отключить
освещение, ведь она, скорее всего, появится одна? Если на то пошло, откуда ему
известно, что Роуз еще не вернулась? Скажем, на второй вопрос ответить легко:
ее нет дома, потому что бык сообщил ему об этом, и он поверил быку. Что
касается первого, то не исключается вероятность того, что Роуз будут
сопровождать. Например, Герти вздумается довести подружку до дома, или… гм,
Фердинанд, помнится, намекал на приятеля? Норман категорически отказывался
верить в такое, но… «Ей нравится, как он ее целует», — поведал ему Фердинанд.
Дура, она ни за что не осмелится… но лучше не рисковать.
Он начал спускаться по ступенькам, намереваясь вернуться к
черно-белой полицейской машине, скользнуть на водительское сидение и ждать,
ждать, пока Роуз не объявится, и в этот миг произошел последний скачок, и это
был настоящий скачок, ничуть не напоминающий провал, его сознание взметнулось
ввысь, как монета, сорвавшаяся с ногтя большого пальца футбольного судьи и
определявшая, кому наносить первый удар по мячу или кому выбирать ворота, а
когда сознание возвратилось, захлопнул за собой входную дверь в вестибюль,
бросился вперед в темноту, и его пальцы сомкнулись на шее дружка Роуз. Он не
знал, откуда ему известно, что это действительно дружок, а не переодетый в
штатское полицейский, которому поручили доставить его жену домой в целости и
сохранности, но какая к черту разница? Он знает, и этого достаточно. Его череп
вибрировал, едва не разрываясь от клокотавших внутри ярости и гнева. Не видел
ли он, как этот сопляк (ей нравится, как он ее целует) размазывал слюну по ее
роже, прежде чем войти? Может, даже опустил ладошки ниже талии, чтобы пощупать
ее ягодицы? Он не помнил, не хотел вспоминать, не нуждался в воспоминаниях.
