— Сука, — пробормотал он. — Сучье отродье. Воровка.
— Норман! — донесся из темноты ее крик. И на секунду у него
перехватило дыхание.
«Близко, — подумал он, — святое дерьмо, совсем близко,
очевидно, она в этой хижине».
Он оцепенел, застыв в полной неподвижности, ожидая, не
крикнет ли она еще раз. Через несколько секунд так и случилось. — Норман! Я
здесь, внизу!
Его руки потянулись к маске, но не для того, чтобы
попытаться сорвать ее; в этот раз он нежно погладил резиновую кожу бычьей
морды.
— Viva el toro, — буркнул он под маской и пустился вниз по
склону холма к развалинам. Ему казалось, что он видит ведущие в том же
направлении следы — примятые или сломанные стебельки высокой травы в тех
местах, где, возможно, ступала ее нога, — но при тусклом лунном свете трудно
судить наверняка.
Затем, словно в подтверждение правильности избранного им
курса, зазвучал ее издевательский, сводящий с ума крик:
— Я зде-е-есь, внизу-у-у-у-у-у-у, Норман!
Как будто она больше не боится его; как будто она не в
состоянии дождаться, пока он спустится к ней. Мерзавка!
— Оставайся на месте, Роуз, — произнес он. — Главное, никуда
не исчезай, слышишь?
Служебный полицейский пистолет все еще торчал из-за пояса
брюк, но теперь он не занимал в планах Нормана важного места. Трудно сказать,
разрешается ли стрелять в галлюцинациях, а если да, то к каким последствиям это
может привести, и он отнюдь не горел желанием выяснять это. Он намерен
поговорить со своей бродячей Розой в более интимной обстановке, для которой
пистолет является слишком грубой деталью.
— Норман, в маске ты выглядишь настоящим кретином… Я больше
не боюсь тебя, Норман…
«Все чувства преходящи, стерва, — подумал он, — в чем ты
убедишься очень скоро».
— Норман, ты идиот…
Ну да ладно, может, она уже не в здании, вероятно, Роуз уже
выскочила с другой стороны. Какая, впрочем, разница? Ей вздумалось устроить с
ним бег наперегонки по пересеченной местности? Если она считает, что обгонит
его, то ее ждет пренеприятнейший сюрприз. Последний сюрприз в ее жизни.
— Какой же ты дурак… неужели ты действительно думал, что
сумеешь поймать меня? Глупый старый бык!
Он взял немного правее, старясь двигаться тихо, напоминая
себе, что не стоит производить шум, как — ха-ха — бык в посудной лавке.
Задержался на минутку перед первой потрескавшейся ступенькой лестницы, ведущей
к входу в храм (так вот что это за избушка; все понятно, это храм вроде тех,
что фигурируют в греческих мифах, сочиненных праздно шатающимися мужиками в
свободное от совокупления, пьянства и войн время), и окинул строение
внимательным взглядом. Вне всякого сомнения, тут давно не ступала нога
человека, и храм постепенно превращался в руины, однако у него не возникло
неприятного чувства — наоборот, мрачные стены храма показались ему знакомыми,
как стены давно забытого родного дома.
— Норррма-а-аннн… ты уже не хочешь поговори-и-и-и-ить со
мной?
— Как же, как же, обязательно поговорю, — пробурчал он. —
Поговорю, как же, обязательно поговорю с тобой начистоту, падаль.
Краешком глаза он заметил в спутанной высокой траве справа
от ступенек какой-то предмет: прячущееся в сорняках большое каменное лицо,
глупо уставившееся в ночное небо. Пять шагов привели Нормана к сброшенному
идолу, и секунд десять или больше он смотрел не отрываясь в каменное лицо,
проверяя и перепроверяя, действительно ли видит то, что видит. Зрение не
подвело. У огромной головы, валяющейся в траве, было личико дражайшего
нормановского папочки; слепые глазки сверлили бесстрастный круг луны.
— Эгей, старый хрыч! — произнес он почти нежным тоном. —
Ты-то что здесь делаешь?
Каменный папаша промолчал в ответ, зато раздался крик Роуз:
— Норман! Сколько же можно ждать, мать твою? Почему ты такой
МЕДЛИТЕЛЬНЫЙ? Норман!
«Ну и язычку научилась она у своих подружек! — заметил бык,
с той лишь разницей, что теперь его реплики звучали в голове у Нормана. — Ей
повезло, повстречалась с великими людьми, никаких сомнений — они полностью
изменили ее жизнь».
— Сука, — произнес он гортанным дрожащим голосом. — Ах ты,
сука!
Он порывисто отвернулся от каменной рожи, попутно подавляя в
себе желание плюнуть в нее, как плюнул на кожаную куртку… или расстегнуть
джинсы и помочиться на отцовскую физиономию. Не самое подходящее время для игр.
Он поспешил по растрескавшимся ступенькам к темному входу в храм. Каждый раз,
когда ступал на камень, молния пронзительной боли обжигала ногу, взметаясь по
позвоночнику и отдаваясь в челюсти. Казалось, лишь благодаря маске челюсть
держится на своем месте: от боли хотелось орать. И пожалел о том, что не
прихватил с собой лекарства из черно-белого полицейского «чарли-дэвида».
«Как она осмелилась на такой поступок, Норми? — прошептал
слабый голос в его сознании. Похоже, вопрос задал отец, хотя Норман не мог
припомнить, чтобы тот разговаривал таким неуверенным и обеспокоенным тоном. —
Как, черт побери, осмелилась? Что с ней случилось?»
Он помедлил, занеся ногу над верхней ступенькой; все лицо
саднило, нижняя челюсть болталась, как незакрепленное автомобильное колесо.
«Не знаю и знать не хочу, — огрызнулся он. — Но я скажу тебе
одну вещь, папуля, — если, конечно, это ты, когда я до нее доберусь, то сделаю
так, что горько пожалеет о своей безрассудности. Клянусь, пожалеет об этом».
«А ты уверен, что хочешь попробовать?» — не унимался
призрачный голос, и Норман, уже было двинувшийся вперед, озадаченно остановился
и склонил голову набок, словно прислушиваясь.
«Знаешь, мне кажется, что можно поступить умнее, — продолжал
голос. — Разумнее было бы признать ничью. Понимаю, звучит неприятно, но ради
твоего же блага хочу высказать свои соображения, Норми. Если бы штурвал сейчас
находился в моих руках, я сию секунду повернул бы его в противоположную сторону
и вернулся туда, откуда пришел. Потому что здесь все неправильно. Тут все
перепутано так, что сам черт ногу сломит. Не знаю, что это за место на самом
деле, но чувствую— чистейшей воды ловушка, И если ты сделаешь опрометчивый шаг
и дверь западни захлопнется, у тебя возникнет гораздо больше поводов для беспокойства,
чем разболтавшаяся челюсть или маска, которая не желает отдираться от лица.
Почему бы тебе не плюнуть на все и не отправиться восвояси? Проверить — вдруг
удается вернуться назад в ее комнату? Может, лучше так и сделать и дождаться ее
там?»
«Ты забываешь про них, папочка, — возразил голосу Норман.
Его до глубины души потрясла настойчивость отцовского монолога, однако он не
хотел признаться себе в этом. — Спустя какое-то время туда заявятся копы: и мне
не сдобровать. Они изрешетят меня прежде, чем успею уловить запах ее духов. А
еще она послала меня… Я не уйду, потому что она превратилась в проститутку. Это
видно даже по ее манере речи».
