Последние слова Анны не стали для Рози неожиданностью; она
уже многое знала из рассказов Пэм, Консуэло Дельгадо и Робин Сент-Джеймс. Рози
вводили в курс дела чаще всего во время «Часа большого веселья», как в шутку
называли обитательницы «Дочерей и сестер» ежевечернюю уборку помещений, однако
Рози, собственно, и не нуждалась в объяснениях. Разумному человеку хватало двух
или трех терапевтических сеансов, чтобы узнать все, что стоит знать о
заведенном в «Дочерях и сестрах» распорядке. Кроме Списка Анны, существовали
еще и Правила Анны.
— Насколько он волнует вас? — спросила Анна. Мысли Рози
уклонились от темы разговора; вопрос застал ее врасплох, и она встряхнула
головой, приводя их в порядок. В первый момент она не поняла, кого имеет в виду
Анна.
— Ваш муж — в какой степени он волнует вас? Мне известно,
что в первые две или три недели пребывания здесь вы опасались, что он будет
разыскивать, вас… «пойдет по следу» — ваши собственные слова. Что вы думаете об
этом теперь?
Рози задумалась над вопросом. Прежде всего, «опасалась» —
совершенно неточное слово для описания тех чувств к Норману, которые она
испытывала на протяжении первой и, пожалуй, второй недели жизни в «Дочерях и
сестрах»; даже такое определение, как «ужас», не могло в полной степени их
отразить, ибо суть отношения к покинутому мужу в значительной мере измерялась
другими эмоциями; стыдом из-за несостоявшейся семейной жизни, тоской по
некоторым предметам, которых ей не хватало (креслу Пуха, например),
эйфорическим чувством свободы, которое вспыхивало с новой силой каждое утро,
облегчением, казавшимся таким холодным, что это ее пугало, — облегчением,
которое может испытывать канатоходец, потерявший равновесие на проволоке,
натянутой над глубокой пропастью… но все же устоявший на ногах.
Впрочем, главной нотой в гамме ее чувств был все-таки страх,
в этом она не сомневалась. В первые две недели, проведенные в «Дочерях и
сестрах», почти каждую ночь снова и снова видела один и тот же сон: сидит в
плетеном кресле на крыльце «Дочерей и сестер», и в этот момент перед ней у
тротуара останавливается новенькая красная «сентра». Открывается водительская
дверь, и из машины появляется Норман. На нем черная футболка с картой Южного
Вьетнама. Иногда надпись под картой гласит: «ДОМ ТАМ, ГДЕ НАХОДИТСЯ СЕРДЦЕ»;
«БЕЗДОМНЫЙ. БОЛЕЮ СПИДОМ». Его брюки забрызганы кровью. В руке держит нечто
вроде маски с засохшими пятнами крови и клочьями прилипшего мяса. Она пытается
встать с кресла, но не может; ее словно парализовало. Она только сидит и
смотрит, не в силах встать с кресла, как он медленно приближается к ней, а он
говорит, что хочет побеседовать с ней начистоту. Он улыбается, и она видит, что
даже его зубы перепачканы кровью.
— Рози? — окликнула ее Анна. — Вы здесь?
— Да, — торопливо ответила она, слегка вздрагивая. — Я
здесь, и — да, я все еще боюсь его.
— Ничего удивительного, сами понимаете. На каком-то
подсознательном уровне вы, подозреваю, никогда не избавитесь от страха перед
ним. Но вам станет лучше, если вы запомните, что все чаще и чаще будут
появляться долгие периоды без страха перед ним или кем-нибудь еще… даже мысли о
нем не побеспокоят вас. Однако я не об этом хотела узнать. Я спросила, не
опасаетесь ли вы, что он все-таки может разыскать вас.
Да, она все еще боится. Вернее, не так боится, как раньше. Ей
доводилось слышать множество его связанных с работой телефонных разговоров, она
слышала, как он обсуждает с приятелями или коллегами самые разнообразные
текущие расследования — в гостиной внизу или на веранде. Они почти не замечали
ее, когда она приносила им горячий кофе или свежее пиво. Почти всегда в этих
обсуждениях Норман исполнял ведущую партию, говоря быстрым, полным нетерпения
голосом, наклонившись над столом с бутылкой пива, чуть ли не полностью
потонувшей в его огромном кулаке, подгоняя остальных, развеивая их сомнения,
отказываясь считаться с их доводами. Изредка он разговаривал и с ней.
Разумеется, его не интересовало ее мнение о том или ином случае, просто она
представляла собой удобную стену, о которую он мог постучать мячиком
собственных мыслей. Быстрый по характеру, он всегда желал получить результат
вчера и нередко терял интерес к делам, над которыми приходилось корпеть в
течение нескольких недель — весьма продолжительный срок в его представлении.
Может, он махнул на нее рукой, как на старое, чересчур
затянувшееся расследование?
Как бы ей хотелось верить в это! Как она старалась! И все
же… не могла… поверить до конца.
— Не знаю, — призналась она. — В какой-то степени мне
хочется думать, что если бы он стремился найти меня, то уже появился бы. Но
другая часть сознания утверждает, что он по-прежнему продолжает искать. К тому
же он не водитель грузовика или водопроводчик, он полицейский. Ему известно,
как разыскивать людей.
— Да, я понимаю, — кивнула Анна. — И потому еще более
опасен, и это означает, что вам нужно соблюдать особенную осторожность. Тем
важнее вам помнить, что вы не одиноки. Дни одиночества позади, Рози. Обещаете
мне не забывать об этом?
— Да.
— Вы уверены?
— Да.
— А если он все-таки объявится, что вы предпримете?
— Захлопну дверь перед его носом и запру ее на ключ.
— А потом?
— Позвоню в полицию.
— Без малейшего промедления?
— Без малейшего, — подтвердила она, зная, что так и будет.
Но тем не менее чувство страха не покидало ее. Почему? Потому что Норман
полицейский, и они — те, кому она позвонит, — тоже полицейские. Потому что
знала — Норман всегда находит способ добиться своего. Он ищейка. И еще потому,
что помнила фразу, которую Норман повторял ей миллион раз: «Все полицейские
братья».
— А после того, как сообщите в полицию? Что вы сделаете
потом?
— Позвоню вам.
— С вами все будет в порядке, — заверила ее Анна. — В полнейшем
порядке.
— Я знаю.
Она произнесла эти слова уверенным тоном, но внутри точил
червь сомнения… по-видимому, она не избавится от сомнений до тех пор, пока не
появится он, чтобы взять все в свои руки и вырвать ее из призрачного мира
предположений и допусков. А когда это произойдет, что случится с теми полутора
месяцами, которые она провела здесь — с «Дочерями и сестрами», отелем
«Уайтстоун», Анной, ее друзьями? Не рассеются ли они, как сон в миг пробуждения
от вечернего стука в дверь, когда она вскакивала с кушетки, на которой
незаметно задремала, и торопилась открыть дверь, чтобы увидеть стоящего за ней
Нормана? Возможно ли такое?
Взгляд Рози переместился на картину, стоящую на полу рядом с
дверью кабинета, и она поняла, что это невозможно. Картина была обращена лицом
к стене, и Рози видела только ее обратную сторону, и все же ей показалось, что
она различает сам рисунок: в ее сознании выкристаллизовался отчетливый образ
женщины на холме под затянутым грозовыми тучами небом над полусожженным храмом,
и образ этот нисколько не походил на сон. Ничто, решила она, не сможет
превратить эту картину в сон.
