Рози улыбнулась, и Анна улыбнулась в ответ.
— Надеюсь, вы появитесь на пикнике, Рози? Мы намерены
устроить его в Эттингер-Пиерс. Лишние руки нам никогда не помешают.
— Я обязательно приду, — заверила ее Рози. — Конечно, если
мистер Леффертс не решит, что я недостаточно хорошо поработала за неделю и не
заставит меня трудиться и в субботу.
— Сомневаюсь.
Анна встала из-за стола и, обойдя его, приблизилась к Рози;
Рози тоже поднялась. И только сейчас, когда разговор практически закончился, ей
пришел на ум самый элементарный вопрос:
— Анна, а когда я смогу переехать в новую квартиру?
— Хоть завтра, если захотите.
Анна наклонилась и подняла картину. Она задумчиво посмотрела
на слова, написанные углем на обратной стороне полотна, затем повернула ее к
себе.
— Вы сказали, она странная, — сказала Рози. — Почему?
Анна ногтем постучала по стеклу.
— Потому что женщина располагается в самом центре, однако
изображена спиной к зрителю. Мне такой подход к рисунку, который во всех
остальных отношениях выполнен в традиционной манере, представляется весьма
оригинальным. — Она бросила искоса взгляд на Рози, а когда заговорила снова, в
речи слышалась некоторая неловкость, словно она извинялась. — И здание у
подножия холма не вписывается в перспективу, если вы заметили.
— Я знаю. Человек, который продал мне картину, сказал об
этом. Мистер Леффертс считает, что автор сделал это намеренно. Иначе, как он
утверждает, потеряются какие-то детали.
— Наверное, он прав. — Взгляд Анны задержался на картине еще
на несколько секунд. — Все-таки в ней что-то есть, правда? Что-то от штиля.
— Простите? Я не совсем поняла, что вы имеете в виду. Анна
рассмеялась.
— Я и сама не понимаю… как бы там ни было, в ней есть нечто,
заставляющее меня вспоминать романтические новеллы. Сильные мужчины, страстные
женщины, гормональные вихри. Штиль — единственное слово, которое приходит мне в
голову, ничего лучшего для описания своих чувств я подобрать не могу. Что-то
вроде затишья перед штормом. Может, потому что небо такое? — Она опять
повернула картину и посмотрела на надпись углем. — Не это ли в первую очередь
привлекло ваше внимание? Ваше собственное имя?
— Нет, — покачала головой Рози. — К тому времени, когда я
увидела надпись, я уже знала, что куплю картину. — Она улыбнулась. — Пожалуй,
это просто совпадение — из тех, которым нет места в обожаемых вами
романтических книгах.
— Понятно. — Однако весь вид Анны свидетельствовал о том,
что она совершенно ничего не понимает.
Анна провела подушечкой большого пальца по надписи. Буквы
легко размазались.
— Да, — сказала Рози. Неожиданно, без всякой на то причины,
она ощутила прилив тревоги. Как будто в этот момент в том другом часовом поясе,
где уже начался настоящий вечер, кто-то подумал о ней. — В конце концов, Роуз —
довольно распространенное имя, в отличие от Евангелины или, к примеру,
Петронеллы.
— Наверное, вы правы. — Анна передала ей полотно. — И
все-таки забавно, что название картины выведено углем, согласитесь.
— Почему же?
— Уголь очень легко стирается. Если надпись не защитить — а
на вашей картине она не защищена, — она превращается в грязное пятно буквально
за считанные дни. «Мареновая Роза». Думаю, это было написано совсем недавно. Но
почему? Сама картина выглядит почтенно, ей, должно быть, лет сорок, и я не
удивлюсь, если на самом деле она написана восемьдесят или сто лет назад. И в
ней есть еще одна странная деталь.
— Какая?
— Отсутствует подпись художника, — сказала Анна.
IV. Сияющий луч
1
Норман покинул родной город в воскресенье, за день до того,
как Рози должна была приступить к новой работе… работе, с которой она вряд ли
справится. Во всяком случае, ей так казалось. Он уехал автобусом компании
«Континентал экспресс», отправлявшимся в одиннадцать ноль пять. Им двигали не
мотивы экономии; он поставил перед собой задачу — жизненно важную задачу —
проникнуть в мысли, в сознание, в голову Роуз. Норман до сих пор не желал
признаться самому себе, насколько сильно потряс его абсолютно неожиданный уход
жены. Он старательно убеждал себя в том, что его в первую очередь вывело из
себя похищение кредитной карточки — только похищение карточки, и ничего более,
— однако в душе понимал, что это не так. Хуже всего то, что у него не возникло
ни малейших подозрений. Ни малейшего предчувствия. Даже интуиция не сработала.
В их семейной жизни был продолжительный период, когда он мог
похвастаться тем, что знает каждую ее мысль при пробуждении, может с почти
стопроцентной уверенностью сказать, что ей снилось ночью. Тот факт, что все
разом изменилось, сводил его с ума. Самые сильные страхи — не выраженные
словесно, однако не совсем укрывшиеся от глубинного самоанализа — он испытывал,
когда думал, что она, возможно, замышляла и планировала побег в течение недель,
месяцев, а то и года. Знай он правду о том, как и почему она сбежала (говоря
иначе, знай он о единственной капельке крови, которую она обнаружила на
пододеяльнике), он, пожалуй, чувствовал бы себя спокойнее. А может, и наоборот,
нервничал бы сильнее, чем когда-либо.
Как бы там ни было, он понял, что его первоначальное
намерение — снять, выражаясь образно, шляпу мужа и надеть фуражку полицейского
— ошибочно. После разговора с Оливером Роббинсом он решил, что должен снять оба
этих головных убора и надеть что-то из ее гардероба. Он обязан думать точно так
же, как и она, и поездка автобусом, в котором покинула город Роуз, призвана
положить начало этому преображению.
Он поднялся по ступенькам в автобус, держа в руке сумку с
вещами первой необходимости и сменой одежды, и остановился у сиденья водителя,
глядя на проход между креслами.
— Решил передохнуть, приятель? — раздался голос следующего
за ним мужчины.
— Решил узнать, каково чувствовать себя со сломанным носом?
— мгновенно отозвался Норман. Стоявший за ним пассажир счел за благо
промолчать.
Норман задержался еще на несколько секунд, решая, на какое
кресло он (она) сядет, затем двинулся по проходу, пробираясь к выбранному
месту. Она ни в коем случае не пойдет в самый конец автобуса; его брезгливая
женушка ни за что не согласится сесть рядом с кабинкой туалета, разве что по
необходимости, если все остальные места заняты, однако хороший друг Нормана
Оливер Роббинс (который и выписал ему билет — как и ей) заверил его, что рейс в
одиннадцать ноль пять практически никогда не бывает переполнен. Она не сядет
над колесами (очень сильно подбрасывает) или близко к кабине водителя (слишком
подозрительно). Нет-нет, ее устроит только место в центральной части автобуса,
и с левой стороны, потому что она левша, ведь люди, которые уверены, что
выбирают направление наугад, в большинстве случаев попросту поворачивают в
сторону своей сильной руки.
