Иногда по ночам, когда она валялась в кровати, засыпая, в ее
голове мелькали странные образы, проносясь, как кометы по небу. Чаще всего
представлялся кулак мужа, огромный кулак с кровью, засохшей на костяшках
пальцев и размазанной на выпуклом золоте кольца, полученном им вместе с
дипломом об окончании Полицейской академии. Иногда по утрам она обнаруживала
отпечатки выгравированных на кольце слов «Служба, верность, общество» у себя на
животе или на нежной коже груди. Они напоминали синий штамп службы санитарного
надзора, который часто можно увидеть в магазине на кусках свинины или вырезке.
Когда возникали эти образы, она всегда пребывала на грани
отключения сознания, расслабленная и обмякшая. Потом перед закрытыми глазами
появлялся приближающийся кулак, и она, вздрагивая, просыпалась и лежала, дрожа,
в темноте рядом с мужем, надеясь, что он спит, что не повернется и не ударит
кулаком в живот или бедро за то, что его потревожила.
Она погрузилась в ад в восемнадцатилетнем возрасте и
пробудилась от кошмарного сна через месяц после своего тридцать второго дня
рождения, спустя почти полжизни. А пробудила ее одна-единственная капля крови
размером с десятицентовую монетку.
2
Она заметила ее, когда застилала постель. Капля находилась в
верхней части пододеяльника, совсем рядом от того места, где лежит подушка,
когда кровать застелена. Собственно, она могла легко передвинуть подушку на
несколько дюймов влево и накрыть каплю, которая высохла до отвратительного
темно-бордового цвета. Она увидела, как легко это было бы сделать, и на
мгновение ощутила соблазн поступить именно так, в основном из-за того, что не
могла поменять пододеяльник: чистых белых комплектов постельного белья у нее не
осталось, а если заменит белый пододеяльник, на котором красовалось высохшее
пятно крови, на пододеяльник с цветочным узором, придется менять и простыню.
Иначе он, скорее всего, разозлится.
«Нет, вы только посмотрите, — представила она его реплику. —
Проклятое белье даже не сочетается по цвету — сверху в цветочек, снизу белое.
Господи, ну почему ты такая ленивая? Подойди ко мне поближе, я хочу поговорить
с тобой».
Она стояла у своей половины кровати в столбе яркого
весеннего солнечного света, ленивая неряшливая женщина средних лет, которая
проводила дни напролет, вылизывая маленький дом до блеска (единственный
размазанный в уголке зеркала в ванной отпечаток пальца мог привести к побоям) и
ломая голову над тем, что приготовить ему на ужин, — стояла у кровати и
смотрела на крошечную капельку крови на пододеяльнике, и ее лицо настолько
обмякло и помертвело, что посторонний счел бы умственно неполноценной.
«Черт возьми, — подумала она, — мне казалось, что
кровотечения из носа прекратились. Я была уверена, что они прекратились».
Муж не часто бил ее по лицу, для этого он был слишком умен.
Мордобой — нечто из репертуара пьяных придурков, которых он арестовал,
наверное, несколько сотен за свою карьеру полицейского, а потом городского
детектива. Если вы начинаете бить кого-то — жену, например, — в лицо слишком
часто, через некоторое время побасенки о падении с лестницы или столкновении с
дверью ванной комнаты в середине ночи, или валявшихся в траве за домом граблях
перестают срабатывать. Люди понимают. Люди говорят. И, в конце концов, у вас
возникают неприятности, даже если женщина держит язык за зубами, потому что
времена, когда никто посторонний не смел совать нос в ваши личные дела, давно
прошли.
Но ничто из подобных рассуждений, однако, не могло остудить
его взрывной темперамент. Характер у Нормана был плохой, очень плохой, и подчас
он срывался. Именно это и случилось накануне вечером, когда она принесла второй
стакан чая со льдом и случайно пролила немного ему на руку. Короткий замах, и
кровь из носа полилась, как фонтан из дырявой водопроводной трубы. Он даже не
успел понять, что ударил ее. Кровь залила ей рот и подбородок, и она увидела
отвращение на его лице, которое затем сменилось выражением озабоченности: что
если нос сломан? Это будет означать еще один поход в больницу. На миг ей
показалось, что ее ожидает очередное безжалостное избиение, одно из тех, после
которых она забивается в угол, задыхаясь и корчась от боли, и пытается набрать
в легкие достаточное количество воздуха, чтобы стошнило. В подол собственного
платья. Всегда в фартук или в подол. В этом доме нельзя плакать, здесь нельзя
выражать несогласие, и уж, конечно, ни в коем случае не позволяется пачкать пол
рвотой или чем-нибудь другим— то есть в том случае, если вы хотите сохранить
голову на плечах.
Затем его острое, никогда не дремлющее чувство
самосохранения взяло верх, он принес ей горсть ледяных кубиков, завернутых в
кухонное полотенце, и увел в гостиную, где она улеглась на кушетку, прижав
импровизированную ледяную примочку между слезящимися глазами. Он сказал ей, что
именно сюда нужно прикладывать лед, чтобы нос не распухал, и если необходимо
срочно остановить кровь. Разумеется, больше всего его беспокоило первое. Завтра
ей предстояло выйти в город за продуктами, а распухший нос — это не синяк под
глазом, который можно прикрыть большими солнцезащитными очками.
Он вернулся к ужину — отваренному на пару люциану с жареным
молодым картофелем.
Как показал короткий взгляд в зеркало сегодняшним утром, нос
действительно почти не распух (он уже подверг ее тщательному осмотру, после
чего равнодушным кивком выпроводил из комнаты, допил чашку кофе и уехал на
работу), а кровотечение прекратилось минут через пятнадцать после того, как приложила
лед, она была уверена, что кровотечение прекратилось. Но где-то в середине
ночи, пока спала, одна-единственная предательская капелька крови выползла из ее
носа и оставила это пятнышко, которое означало, что придется снимать белье,
застеленное только вчера, и заменять его новым, несмотря на ноющую боль в
спине. В такие дни спина всегда болела, даже небольшие наклоны давались с
трудом, даже легкие предметы превращались в неподъемный груз. Спина являлась
одной из его любимых точек. В отличие от того, что он называл «мордобоем», бить
кого-то в спину не опасно, в том случае, разумеется, если тот, кого бьют, умеет
держать язык за зубами. Норман обрабатывал ее почки четырнадцать лет, и следы
крови, которые она все чаще и чаще обнаруживала в моче, перестали удивлять или
беспокоить ее. Они превратились всего лишь еще в одну неотъемлемую составную
часть замужества, не более. Наверное, миллионам женщин приходится гораздо хуже.
Тысячам в одном только их городе. Так, во всяком случае, считала она до
настоящего момента.
Она глядела на капельку крови на пододеяльнике, чувствуя,
как в голове начинает пульсировать непривычное озлобление, чувствуя что-то еще,
легкое иголочно-булавочное покалывание кожи, не осознавая, что такие ощущения
испытывает человек, пробудившийся после долгого сна.
У ее половины кровати стояло кресло-качалка из гнутого
дерева. Она почему-то всегда называла его в мыслях креслом Винни-Пуха, не зная,
откуда взялось это название. Она отступила на шаг назад, к креслу, не сводя
глаз с крошечного пятнышка крови, испачкавшей белоснежный пододеяльник, и села.
Просидела в кресле Виини-Пуха минут пять и вдруг подпрыгнула от нарушившего
тишину в комнате голоса, не сообразив, что это ее же собственный голос.
