Она увидела направленные на нее через стекло взгляды — даже
серьезный молодой Куртис Гамильтон смотрел на нее, — и их лица показались ей
искаженными и расплывчатыми, словно она видела их не через стекло, а через толщу
воды. «Вот такими кажемся мы, люди, золотым рыбкам, когда те подплывают к
стенкам аквариума, чтобы взглянуть на нас, — подумала она, и тут же вдогонку: —
Я не справлюсь. Господи, отчего я вдруг решила, что смогу?»
Радался громкий щелчок, заставивший ее вздрогнуть.
— Миссис Макклендон? — зазвучал голос инженера звукозаписи.
— Не могли бы вы присесть перед микрофоном, чтобы я настроил уровень?
Она сомневалась. Она сомневалась даже в своей способности
двигаться. Ее ноги приросли к полу, Рози, словно окаменев, глядела на микрофон,
тянущийся к ней, похожий на голову опасной фантастической металлической змеи.
Даже если она заставит себя пересечь кабину и сесть перед микрофоном, вряд ли
из ее горла вырвется хоть один звук, кроме сухого слабого писка.
В этот момент перед глазами Рози рухнула вся мысленно
построенная картина будущей жизни — она мелькнула в ее воображении с кошмарной
скоростью железнодорожного экспресса. Рози представила, как ее выгоняют из
маленькой уютной комнаты, в которой она прожила всего четыре дня, потому что ей
нечем за нее платить, представила, как натыкается на холодный прием
обитательниц «Дочерей и сестер», даже самой Анны.
«Не могу же я снова взять вас на старое место! — услышала
она голос Анны. — В „Дочерях и сестрах“, как вам прекрасно известно, постоянно
появляются новые женщины, и я, естественно, в первую очередь буду заботиться о
них. До чего же вы глупы, Рози! Откуда взялась у вас мысль, что вы способны
стать артисткой, даже на таком примитивном уровне?» Она представила, как ей
отказывают в месте официантки в пригородных кофейнях, — не из-за внешнего вида,
а из-за ощущения, от нее исходящего, ощущения поражения, позора и
неоправдавшихся ожиданий.
— Рози? — К ней обратился Робби Леффертс. — Присядьте,
пожалуйста, перед микрофоном и скажите несколько слов, чтобы Курт настроил
аппаратуру.
Он не понимает, ни он, ни другой мужчина не понимают, а вот
Рода Саймонс… по крайней мере, она догадывается. Рода достала торчавший в
волосах карандаш и принялась рисовать на листке блокнота какие-то каракули.
Впрочем, она не смотрела на лежащий перед ней лист; она смотрела на Рози, и ее
брови сосредоточенно нахмурились.
Неожиданно, словно утопающая, хватающаяся за любой
подвернувшийся под руку предмет, который способен поддержать ее на поверхности
несколько лишних секунд, Рози подумала о картине. Она повесила ее в том самом
месте, которое предложила Анна, в жилой зоне рядом с единственным окном комнаты
— там даже имелся вбитый в стену крючок, оставшийся от прежнего жильца. Место
оказалось просто идеальным, особенно в вечернее время; можно немного
полюбоваться из окна заходящим солнцем, заливающим лучами темную зелень
Брайант-парка, затем посмотреть на картину, потом снова на парк. Они прекрасно
сочетались и дополняли друг друга, окно и картина, картина и окно. Она не
понимала, в чем секрет, но чувствовала это всей душой. Если, однако, она
потеряет комнату, картину придется снять…
«Нет, — сказала она себе, — она должна остаться на месте.
Она должна остаться там!»
Последняя мысль помогла ей найти силы, чтобы хотя бы
сдвинуться с места. Она медленно пересекла стеклянную кабинку, приблизилась к
столу, положила листки (увеличенные фотокопии страниц книги, изданной в
пятьдесят первом году) перед собой и села. Она села, но ей показалось, что она
свалилась на стул, словно кто-то выдернул фиксирующие шпильки из ее колен.
«Ты справишься, Рози, — заверил ее внутренний голос, но
теперь его убежденность звучала фальшиво. — У тебя все прекрасно получилось на
уличном перекрестке, ты справишься и здесь».
Она совсем не удивилась, почувствовав, что внутренний голос
не убедил ее. Однако ее по-настоящему поразила последовавшая затем мысль:
«Женщина на картине не испугалась бы; такой чепухи женщина в мареновом хитоне
ни капельки не испугалась бы».
Это же смешно, люди добрые; если бы женщина на картине была
настоящей, она жила бы в античном мире, где кометы считались предвестниками
несчастья, боги бродили по верхушкам гор, а большинство людей от рождения до
смерти даже не видели, что представляет собой книга. Если бы женщина из тех
времен перенеслась в такую комнату, этот стеклянный кубик с холодным светом и
стальной змеиной головой, торчащей из крышки единственного стола, она либо с
воплем бросилась к двери, либо потеряла бы сознание на месте.
Но тут Рози почему-то показалось, что светловолосая женщина
в мареновом хитоне на вершине холма ни разу в жизни не теряла сознания на
месте, и для того, чтобы заставить ее закричать, обыкновенной обстановки
современной студии звукозаписи отнюдь не достаточно.
«Ты думаешь о ней так, словно она настоящая, — произнес
голос в глубине ее сознания. В нем ощущалась явная нервозность. — Ты уверена,
что поступаешь правильно?»
«Если она поможет мне пройти через это испытание, то да», —
подумала она в ответ.
— Рози? — донесся из динамиков голос Роды Саймонс. — С вами
все в порядке?
— Да, — ответила она, с облегчением отмечая, что все еще
способна издавать звуки, правда, слегка квакающие. — Во-первых, у меня в горле
пересохло. Во-вторых, мне страшно до смерти.
— Слева под столом вы найдете небольшой холодильник с водой
«Эвиан» и фруктовыми соками, — сказала Рода. — Что касается страха, это вполне
естественно. Он пройдет, не переживайте.
— Пожалуйста, поговорите еще немного, Рози, — попросил
Куртис. Он уже надел наушники и возился со своей аппаратурой, щелкая
переключателями и передвигая рычажки настройки.
Паника действительно проходила — благодаря женщине в
мареновом хитоне. В качестве успокоительного средства мысли о ней могли
сравниться с пятнадцатью минутами раскачивания в кресле Винни-Пуха.
«Нет, это не она, это ты, — заверил ее глубинный голос. —
Это ты стоишь на вершине холма, подружка, по крайней мере сейчас, и не она
помогла тебе; ты сама успокоилась. И сделай мне одолжение, будь столь любезна,
независимо от того, чем закончится прослушивание, договорились? Постарайся не забыть,
кто здесь настоящая Рози, а кто — Рози Настоящая».
— Неважно, о чем, просто говорите, — добавил Куртис. — О
чем, не имеет значения.
На мгновение она совершенно растерялась. Взгляд ее опустился
к лежащим на столе листкам. Первый представлял собой репродукцию обложки книги.
На ней изображалась плохо одетая женщина, к которой приближался угрожающего
вида сутулый и небритый мужчина с ножом. У мужчины были усы, и мысль, настолько
мимолетная, что она едва успела уловить ее (давай повеселимся крошка мы сделаем
это по-собачьи) пролетела мимо ее сознания, как зловонный выдох.
