— Если так будет продолжаться и дальше, он убьет меня, —
произнесла она, и, преодолев мимолетное оцепенение, подумала, что вращается в
капельке крови — крошечной частичке себя, но уже умершей, — капле крови,
которая тайком выползла среди ночи из носа и умерла здесь, на постели.
Появившийся неведомо откуда ответ прозвучал в голове и
оказался гораздо ужаснее, чем то предположение, которое она высказала вслух.
«А что, если не убьет? Ты когда-нибудь задумывалась над
этим? Он ведь может и не убить тебя».
3
Конечно же, она никогда об этом не думала. Мысль о том, что
в один прекрасный день он ударит ее слишком сильно или попадет не в то место,
приходила ей в голову, но только она не представляла, что может выжить.
Зуд в мышцах и суставах усилился. Обычно она просто сидела в
кресле Винни-Пуха, сложив руки на коленях, и смотрела через дверь ванной на
свое отражение в зеркале, но сегодня она начала раскачиваться, толкая кресло
короткими порывистыми движениями. Чувствовала, что должна раскачиваться, зуд и
покалывание в мышцах требовали, чтобы она раскачивалась. Последнее, что ей
хотелось бы сейчас — это смотреть в зеркало на свое отражение и радоваться, что
припухлость носа почти незаметна.
«Подойди ко мне поближе, дорогая. Я хочу поговорить с
тобой».
Четырнадцать лет такой жизни. Сто шестьдесят месяцев такой
жизни, начавшейся с момента, когда он дернул за волосы и впился зубами в плечо
за то, что вечером после церемонии бракосочетания слишком сильно хлопнула
дверью. Один выкидыш. Одно сломанное ребро. Одно почти пробитое легкое. Тот
ужас, который он сотворил с ней с помощью теннисной ракетки. Старые отметины,
разбросанные по всему телу, которых не видно под одеждой. Большей частью следы
укусов. Норман обожал кусаться. Сначала она старалась убедить себя, что укусы
составляют часть любовной прелюдии. Даже странно думать: что когда-то она была
такой юной и наивной. «Иди-ка ко мне — я хочу поговорить с тобой начистоту».
Внезапно она поняла, чем вызван зуд, который теперь
распространился по всему телу. Она чувствовала злость, охватывающую ярость, и
вслед за пониманием пришло удивление.
«Убирайся отсюда, — неожиданно посоветовала потаенная часть
сознания. — Убирайся прямо сейчас; сию же минуту. Не задерживайся даже для
того, чтобы пройтись расческой по волосам. Просто уходи».
— Но это же смешно, — произнесла она вслух: все быстрее и
быстрее раскачиваясь в кресле Винни-Пуха. Капелька крови на пододеяльнике
прожигала ей глаза. Отсюда она походила на точку под восклицательным знаком. —
Это же смешно. Куда мне податься?
«Куда угодно, лишь бы подальше от него, — парировал
внутренний голос, — Но ты должна сделать это немедленно, пока…»
Пока что?
«Ну, на этот вопрос ответить несложно. Пока не уснула
снова».
Часть ее сознания — привыкшая ко всему, забитая часть —
вдруг поняла, что она вполне серьезно обдумывает эту мысль, и протестующе
завопила в испуге. Оставить дом, в котором прожила четырнадцать лет? Дом, где,
стоит только протянуть руку, найдет все, что душа пожелает? Бросить мужа,
который пусть даже слегка вспыльчивый и скорый на кулачную расправу, всегда
оставался прекрасным добытчиком? Нет, это действительно смешно. Она не должна
даже в шутку мечтать о подобном. Забыть, немедленно забыть!
И она могла бы выкинуть сумасбродные мысли из головы,
наверняка именно так и поступила бы, если бы не капля крови на пододеяльнике.
Единственная темно-красная капля крови.
«Тогда отвернись и не смотри на нее? — нервно закричала та
часть сознания, которая проявила себя с практичной и благоразумной стороны. —
Ради Христа, не смотри на нее, иначе неприятностей не оберешься!»
Однако обнаружила, что не в состоянии отвести взгляд от
одинокой капли крови.
Глаза уставились в одну точку, она раскачивалась все быстрее
и быстрее.
Ступни ног, обутых в мягкие туфли без каблука, выстукивали
по полу все убыстряющийся ритм (к этому времени зуд сосредоточился, в основном,
в голове, раззадоривая мозг, нагревая ее), в мыслях мелькали обрывочные фразы:
«Четырнадцать лет. Четырнадцать лет разговоров начистоту. Выкидыш. Теннисная
ракетка. Три зуба, один из которых проглочен. Удары. Щипки. И укусы. Да-да, не
забывай про укусы. В широком ассортименте. Огромное количество…»
«Прекрати! Это бесполезно и бессмысленно, ты только зря
заводишь себя, потому что никуда не уйдешь, он обязательно догонит тебя,
разыщет, привезет обратно домой, он же полицейский, сыщик, поиск людей — это
как раз то, чем занимается, это то, что у него получается лучше всего…»
— Четырнадцать лет, — пробормотала она, думая теперь не о
прошедших четырнадцати годах, а о следующих. Потому что другой голос, потаенный
голос, был абсолютно прав. Он может не убить ее. Она может выжить. И на что она
будет похожа после еще четырнадцати лет регулярных бесед начистоту? Не потеряет
ли способности наклоняться? Будет ли у нее хоть час, хоть пятнадцать минут в
день, когда почки не покажутся раскаленными камнями, захороненными в спине? Не
случится ли так, что в один прекрасный день он укусит слишком сильно и повредит
какой-нибудь жизненно важный нерв, отчего у нее перестанет подниматься рука или
работать нога, или же омертвеет половина лица, как у несчастной миссис Даймонд,
уборщицы магазина 24 у основания холма?
Рози вдруг встала — с такой резкостью, что кресло Винни-Пуха
отлетело и ударилось в стену. Постояла минутку, тяжело дыша, глядя круглыми
глазами на темно-коричневое пятно на пододеяльнике, потом решительно
повернулась и зашагала к двери в гостиную.
«И куда это вы направляетесь? — услышала она подозрительный
голос миссис Практичность-Благоразумие, которую, похоже, нисколько не пугала
перспектива превратиться в калеку или умереть, лишь бы не лишиться привилегии
знать, на какой полке кухонного шкафа находятся пакетики чая и в каком месте
под раковиной лежит половая тряпка. — Эй, погоди-ка секундочку, куда это тебя
несет?»
Она накрыла голос звуконепроницаемой крышкой, сделав нечто,
на что никогда не считала себя способной. Взяла со столика у кушетки сумочку и
направилась к входной двери. Гостиная вдруг показалась непривычно огромной,
расстояние — непреодолимым.
«Мне нельзя задумываться о будущем. Как только начну
загадывать наперед, обязательно испугаюсь».
Впрочем, это, кажется, будет несложно. Во-первых, все ее
поступки приобрели некую иллюзорность, свойственную галлюцинации —
действительно, не могла же она в самом деле так вот запросто выйти из дому и
ради минутной прихоти отказаться от брака, правда же? Наверное, это сон, так
ведь? И было еще что-то: жить одним днем, не заглядывая в будущее, стало для
нее привычным делом; привычка начала формироваться в ту памятную брачную ночь,
когда Норман укусил ее, как собака, за то, что она хлопнула дверью.
