Рози подняла миску и перевернула ее, не убирая листка, чтобы
насекомое не сбежало раньше положенного срока. Сверчок энергично подпрыгивал,
стукаясь твердой спинкой о картинку, изображавшую новую книгу Джона Гришема,
которую можно было приобрести в «Уол-Марте» всего за шестнадцать долларов плюс
налог. Негромко напевая «Когда я загадаю желание под падающую звезду», Рози
перенесла сверчка к открытому окну, подняла листок и выставила миску. Насекомые
способны падать с гораздо большей высоты и топать себе дальше, как ни в чем не
бывало (прыгать, поправилась она), не получив сколько-нибудь значительных
повреждений. Рози припомнила, что читала об этом где-то или, возможно, слышала
в телевизионной программе, посвященной природе.
— Отправляйся, Джимини, — напутствовала она. — Прыгай, будь
хорошим мальчиком. Видишь парк вон там? Высокая трава, изобилие росы, чтобы
тебя не мучила жажда, стаи сверчих…
Она умолкла на полуслове. Сверчок не мог попасть на второй
этаж в отворотах брюк Билла, потому что в тот понедельник, когда они вместе
ужинали, на нем были джинсы. Она обратилась к памяти, желая проверить свою
догадку, и память тут же подтвердила правильность информации, не оставляя ни
тени сомнения. Простая рубашка и джинсы «Ливайс». Она вспомнила, что его
внешний вид успокоил ее; повседневная одежда означала, что Билл не собирается
вести ее в фешенебельный ресторан, где на нее пялились бы, как на нечто
диковинное.
Обычные синие джинсы без отворотов. Тогда откуда взялся
Джимини? Но так ли это важно? Если Джимини приехал на второй этаж не в
отворотах брюк Билла, значит, он прокатился на ком-нибудь другом, великое дело,
и спрыгнул на лестничной площадке второго этажа, когда ему надоело сидеть на
месте — эй, спасибо, что подбросил, приятель! А потом подлез под дверь, ну и
что из этого? Если на то пошло, из всех возможных незваных гостей он едва ли не
самый безобидный.
Словно в подтверждение ее мыслей, сверчок вдруг выпрыгнул из
миски и был таков.
— Всего хорошего, — крикнула ему вдогонку Рози. — Заглядывай
в любое время. Серьезно, заходи, когда захочешь.
Когда она отходила от подоконника, внезапный порыв ветра
выхватил у нее рекламный листок «Уол-Марта» и тот, лениво раскачиваясь в
воздухе, опустился на пол. Она наклонилась, чтобы взять его, и вдруг оцепенела
с протянутой рукой, едва не дотрагиваясь пальцами до изображения книги Джона
Гришема. У самого плинтуса лежали еще два сверчка, оба мертвые, один на боку,
второй на спине, подняв вверх свои маленькие лапки.
Одного сверчка она еще могла принять и объяснить, но трех? В
комнате на втором этаже? Как, скажите на милость, истолковать это?
Затем Рози увидела еще кое-что — маленький предмет,
застрявший в щели между двумя половицами рядом с дохлыми сверчками. Она
опустилась на колени, выудила его оттуда и поднесла к глазам.
Это оказался цветок клевера. Крошечный розовый цветок
клевера.
Она опустила взгляд к щели, из которой достала цветок, снова
посмотрела на пару дохлых сверчков, затем медленно перевела взгляд, скользнув
по кремовой стене, к картине… картине, висевшей у окна. Она поглядела на
стоящую на холме Мареновую Розу (нормальное имя, не хуже и не лучше остальных),
рядом с которой щипал травку недавно появившийся пони.
Отчетливо слыша стук собственного сердца — тяжелый,
медленный, приглушенный барабанный бой в ушах, — Рози подошла ближе,
наклонилась над мордой пони, наблюдая за тем, как образы растворяются,
превращаясь в перекрывающие друг друга мазки старых красок с едва заметными
канавками от кисти. Под мордой пони она рассмотрела темные, как лес, и светлые,
как оливки, зеленые пучки травы, выполненные быстрыми последовательными движениями
кисти художника. На зеленом фоне разбросаны маленькие розовые точки. Клевер.
Рози посмотрела на крошечный розовый цветок, уютно
устроившийся на ладони, затем поднесла руку к картине. Цвета совпадали
идеально. Неожиданно — не осознавая, что делает, — она дунула на ладонь,
посылая крошечный цветок в картину. Какое-то мгновение ей казалось (нет,
неверно — на мгновение она почувствовала полную уверенность в том, что это
случится), что крошечный розовый шарик проскочит через полотно и попадет в мир,
созданный неизвестным художником шестьдесят, восемьдесят, а то и сто лет назад.
Разумеется, ничего подобного не случилось. Розовый цветок
стукнулся о стекло, закрывающее холст (удивительно, что написанная маслом
картина взята под стекло, сказал Робби в тот день, когда они познакомились),
отскочил и упал на пол, несколько раз подпрыгнув, как скатанная в плотный шарик
туалетная бумага. Может, картина и волшебная, но прикрывающее ее стекло
совершенно обыкновенное.
«Тогда как же сверчкам удалось выбраться? Ты ведь,
признайся, считаешь, что именно это и произошло, верно? Что они каким-то
образом попали в комнату из картины, не так ли?»
Да поможет ей Бог, но она считала именно так. Ей подумалось,
что в те часы, когда она покидает комнату и оказывается среди других людей,
подобная мысль не вызовет у нее ничего, кроме смеха или недоумения, но сейчас
она полагала именно так: сверчки выпрыгнули из травы у ног женщины в мареновом
хитоне. Что они неведомым путем перебрались из мира Мареновой Розы в мир Рози
Макклендон.
«Но как? Не могли же они просочиться сквозь стекло?»
Нет, разумеется, нет. Это глупо, но… Рози протянула руки
(слегка дрожащие) и сняла картину с крючка. Она унесла ее в кухонную нишу,
поставила на стол, затем перевернула. Написанные углем буквы стерлись до
неузнаваемости; не знай она, что раньше на оборотной стороне полотна стояло:
«МАРЕНОВАЯ РОЗА», ей ни за что не удалось бы прочесть надпись.
Нерешительно и боязливо (возможно, страх присутствовал
постоянно, но лишь теперь она ощутила его в полной мере) она дотронулась до
бумажной подкладки. Бумага зашуршала и затрещала. Затрещала слишком сильно. А
когда Рози ткнула в нее пальцами чуть пониже, туда, где коричневая бумага
скрывалась под рамкой, то почувствовала, что под ней что-то есть… какие-то
мелкие предметы…
Она сглотнула; горло ее так пересохло, что глотать было
больно. Одеревеневшей рукой, принадлежащей, казалось, совершенно другому человеку,
она выдвинула ящик кухонного стола, порывшись, нашла нож для разделки мяса и
медленно поднесла лезвие к коричневой бумажной подкладке картины.
«Одумайся, дура! — закричала Практичность-Благоразумие. — Не
делай этого, ты ведь не знаешь, что там обнаружится!»
Она на секунду или две прижала кончик ножа к коричневой
бумаге, готовая вспороть ее, затем передумала и отложила нож. Подняв картину,
посмотрела на нижнюю часть рамы, отмечая удаленным уголком сознания, что ее
руки колотит сильная дрожь. То, что она увидела — трещину размером в четверть
дюйма в самом широком месте — совсем ее не удивило. Она снова поставила картину
на стол и, придерживая ее правой рукой, левой — более развитой и умной —
поднесла нож к коричневой подкладке картины.
