Для Нормана не существовало такого понятия, как «малюсенькая
рекогносцировка»; то, что он собирался сделать, в его словаре называлось
«блеснением». Когда заходишь в тупик, не теряйся; отправляйся в место,
запеленгованное по ходу расследования, посмотри на него с совершенно открытым
ясным сознанием, не забитым мусором не нашедших пока словесного выражения идей
и полуиспеченных предположений; поступая так, ты будешь похож на человека,
который сидит в медленно относимой ветром и течением лодке, забрасывает блесну
и наматывает леску на катушку, — забрасывает и наматывает, терпеливо ожидая,
пока что-нибудь попадется на крючок. Иногда крючок возвращается пустым. Иногда
ты выуживаешь затонувшую ветку дерева, старую галошу или такую рыбу, от которой
отвернется даже голодный енот.
Впрочем, бывает, что на крючок попадается и лакомый кусочек.
Он надел кепку и очки и свернул налево на Гаррисон-стрит,
направляясь к Дарэм-авеню. Расстояние до района, в котором располагались
«Дочери и сестры», составляло добрые три мили — не так уж мало для пешей
прогулки, — однако Норман не возражал; этим временем он собирался
воспользоваться для того, чтобы очистить голову от ненужных мыслей. К тому
времени, когда он доберется до дома номер двести пятьдесят один на Дарэм-авеню,
его разум будет представлять собой чистый лист фотобумаги, готовый запечатлеть
любые образы и воспринять любые свежие идеи, не пытаясь приспособить их к уже
существующим. Кроме того, как можно подгонять новые идеи к старым, если
старых-то и нет вовсе?
Купленная в гостиничном киоске за баснословную цену схема
города покоилась в заднем кармане брюк, но он только один-единственный раз
остановился, чтобы свериться с ней. Проведя в городе меньше недели, он уже знал
его гораздо лучше, чем Рози, и снова это объяснялось не тренированной памятью,
а его исключительной интуицией.
Проснувшись прошлым утром, ощущая боль в руках, плечах и в
паху, с такой ноющей челюстью, что мог открыть рот только до половины (первая
попытка зевнуть после того, как он спустил ноги с постели, была настоящей
пыткой), Норман осознал с нарастающей тревогой: то, что он сделал с волонтером
из будки «Помощь путешественникам» по имени Питер Слоуик — он же Тамперштейн,
он же Удивительный городской еврейчик, — вероятнее всего, ошибка. Насколько
грубая, сказать пока трудно, ибо большая часть случившегося в доме Питера
Слоуика представлялась ему словно в тумане, но в том, что он допустил промах,
Норман не сомневался; к тому моменту, когда он спустился вниз и приближался к
киоску в холле отеля, слова типа «вероятно» и «наверное» уже исчезли из его
мыслей. Любые вероятности и допущения — для слабаков этого мира; так утверждал
его негласный, но неукоснительно соблюдаемый Норманом кодекс жизни,
сформировавшийся еще в юношеские годы, после того как мать ушла от отца, а
последний пристрастился вымещать свою обиду и раздражение на сыне.
Он купил в киоске газету и быстро пролистал ее, возвращаясь
на лифте в свой номер. Не найдя ничего о Питере Слоуике, он испытал лишь слабое
облегчение. Возможно, тело Тампера обнаружили слишком поздно, чтобы новость
попала в утренние выпуски газет; возможно, оно до сих пор находится там, где
оставил его Норман (где он думает, что оставил, поправился он; все события
по-прежнему были подернуты дымкой тумана), в подвале, за громадой бака
водонагревателя. Но люди вроде Тампера, — люди, выполняющие целый ворох благотворительных
общественных обязанностей и имеющие толпы добросердечных друзей, не могут
исчезать надолго. Кто-то начнет беспокоиться, другой кто-то заявится в его
модернизированную кроличью норку на Бьюдрай-плейс, и, в конце концов, очередной
кто-то сделает крайне неприятное открытие, найдя за водонагревателем то, что
осталось от Тампера.
Словно в доказательство его правоты, информация, которой не
было и во вчерашних вечерних газетах, появилась в сегодняшних утренних
выпусках, причем на первых полосах: «ГОРОДСКОЙ СОЦИАЛЬНЫЙ РАБОТНИК ЗВЕРСКИ УБИТ
В СОБСТВЕННОМ ДОМЕ». Как утверждалось в статье, «Помощь путешественникам»
являлась далеко не единственной организацией, в которой подвизался Тампер в
свободные часы… хотя бедным его не назовешь. Если верить статье, состояние его
семьи — в которой он был последним выродком — оценивалось внушительной суммой
со множеством нолей. Тот факт, что, несмотря на возможность жить безбедно и
спокойно, этот придурок сидел в три часа ночи на автовокзале, отправляя беглых
жен в публичный дом нового образца под названием «Дочери и сестры», лишний раз
подтверждал: либо у Слоуика не хватало пары винтиков в черепной коробке, либо
он сексуально неустойчивая личность. Как бы там ни было, он являл собой
типичный образец показушной добродетели, совал свой кроличий нос во все дыры,
слишком много времени посвящал задаче спасения мира, забывая между тем сменить
нижнее белье. «Помощь путешественникам», «Армия спасения», Служба телефонной
помощи, Фонд содействия боснийским сербам, Фонд помощи России (казалось бы, в
еврейской башке Тампера должно было хватить умишка, чтобы держаться подальше
хотя бы от этой организации, но нет, он и сюда умудрился втиснуться) и в
довершение ко всему пара-тройка контор, занимающихся «женскими проблемами». В
статье последние не упоминались поименно, однако Норман уже знал название одной
из них: «Дочери и сестры», как вариант — «Лесбо бейби в игрушечной стране». В
субботу должна состояться поминальная служба, которая в газете значилась как
«кружок памяти». Милый окровавленный Иисус Христос!
Он также узнал, что смерть Слоуика может быть связана с
любой из вышеперечисленных организаций… или не иметь к ним никакого отношения.
Полиция бросится рыться в его личной жизни (если, конечно, у такого постоялого
двора для бродяг, как Тампер, вообще существует личная жизнь), копы не будут
сбрасывать со счетов и ту вероятность, что Тампер погиб в результате
становящегося все более распространенным «немотивированного преступления»,
совершенного психопатом, который, возможно, случайно заглянул на огонек. Можно
сказать, укус попавшейся по дороге змеи.
Впрочем, ни один из этих доводов не подействует на
проституток из «Дочерей и сестер»; Норман знал это так же хорошо, как свое имя.
За годы работы в полиции у него накопился кое-какой опыт работы с женскими
перевалочными базами и приютами, количество которых в последнее время
значительно возросло, потому что те, кого Норман про себя называл нанюхавшимися
папоротниковых спор Воинствующими психопатами нового века, оказывают все
большее воздействие на умы и поведение людей. Постулаты этих психов сводятся к
следующему: все зло исходит из неблагополучных семей, каждый сублимирует
ребенка внутри, всем и каждому необходимо быть начеку, ибо вокруг полно
нехороших, ужасных людей, которые, набравшись наглости, идут по жизни, не
стеная, не вырывая клочья волос на голове, не жалуясь, не прибегая каждый вечер
к программе психологического совершенствования «Двенадцать ступеней». Все
Воинствующие психопаты нового века — сущие ослиные задницы, однако некоторые —
и ярчайшим примером часто являются женщины из борделей типа «Дочерей и сестер»
— нередко еще и крайне осторожные задницы. Осторожные? Черта с два! Они
наполняют совершенно новым, ранее неведомым содержанием термин «бункерный
менталитет».
