— Спасибо, Рози, — откликнулась Анна. — Питер был странным и
трудным человеком. Он любил людей, но его самого любить было трудно.
— Мне он показался очень милым.
— Я так и думала. Для посторонних людей он являлся
воплощением доброго самаритянина. Для семьи и тех, кто пытался войти в число
его друзей, — а как вам известно, я принадлежала и к тем, и к другим, — он
скорее был левитом. Однажды во время ужина, устроенного в честь Дня
Благодарения он схватил со стола жареную индейку и запустил ею в своего брата
Хала. Точно не помню, из-за чего, собственно, возник спор между ними; если не
ошибаюсь, они обсуждали не то ООП, не то Сезара Чавеса. Обычно все скандалы
между ними возникали на почве этих двух тем.
Анна вздохнула.
— В субботу днем соберется кружок поминовения — мы
рассядемся на складных стульях, как пьяницы на заседании общества «Анонимные
алкоголики», и будем говорить о нем по очереди. Во всяком случае, я думаю, что
все сведется к разговорам.
— Выглядит довольно необычно и мило.
— Вам так кажется? — спросила Анна. Рози представила, как ее
собеседница удивленно вскинула брови в своей высокомерной манере и стала еще
больше похожа на Мод. — Мне все это представляется довольно глупым
мероприятием, но, возможно, вы правы. Как бы там ни было, некоторое время
пикник обойдется без моего присутствия, но я приеду позже, покинув кружок без
особого сожаления. Хотя, конечно же, несчастные женщины нашего города потеряли
в его лице настоящего друга, а это большая утрата.
— Если его убил Норман…
— Ну вот, вы опять за свое. Я знала, что этого не миновать.
Поверьте, мне приходится иметь дело с женщинами, которых сгибают, ломают,
комкают и коверкают миллионами разных способов на протяжении нескончаемых лет,
и мне известно, что у них развивается комплекс мазохистского величия. Один из
типичных синдромов пострадавшей женщины наряду с нелюдимостью и депрессией.
Помните взрыв космического корабля «Челленджер»?
— Да… — Рози была заинтригована и не понимала, к чему клонит
Анна, но катастрофу она помнила хорошо.
— В тот же день ко мне прибежала женщина — вся в слезах. На
руках и щеках у нее были красные отметины: она щипала и била себя. Она заявила,
что эти замечательные отважные мужчины и милая женщина-учительница погибли
из-за нее. Когда я спросила, почему она так считает, посетительница объяснила,
что написала не одно, а целых два письма в поддержку программы запуска
пилотируемых космических кораблей, одно в «Чикаго Трибьюн», второе — члену
палаты представителей от их штата. Дело в том, что через некоторое время
пострадавшие женщины начинают автоматически принимать на себя вину. И не только
за что-то конкретное — за все.
Рози вспомнила Билла, который провожал ее до Корн-билдинга,
обнимая за талию. «Не говори, что ты виновата, — сказал он. — Не ты ведь
создала Нормана».
— Долгое время я никак не могла понять эту часть синдрома, —
призналась Анна, — но теперь мне кажется, что я разобралась окончательно.
Кто-то должен быть виноват. Иначе вся боль, одиночество и депрессия не имеют ни
малейшего смысла. Иначе человек сходит с ума. Лучше чувствовать себя виноватым,
нежели свихнуться. Но вам, Рози, уже пора вырастать из этих штанишек.
— Я не понимаю вас.
— Отлично вы все понимаете, — спокойно возразила Анна, после
чего разговор перекинулся на другие темы.
2
Через двадцать минут после того, как она попрощалась с
Анной, Рози лежала в постели с открытыми глазами, сцепив пальцы и сунув руки
под подушку, глядя вверх в темноту, и в ее голове воздушными шарами проплывали
лица. Робби Леффертс, похожий на старичка, продающего билеты благотворительной
лотереи или карточки с предсказанием судьбы; она увидела, как он протягивает ей
билетик с надписью «Выйдешь из тюрьмы на свободу». Рода Саймонc с торчащим в
волосах карандашом, говорящая Рози, что на ноги следует надевать нейлоновые
чулки, а не лучки. Герт Киншоу, человеческий вариант планеты Юпитер, в
неизменных тренировочных штанах и мужском свитере с V-образным вырезом — и то,
и другое размера XXXL. Синтия Как-ее-там (Рози до сих пор не удалось запомнить
ее фамилию), никогда не унывающая любительница панк-рока с волосами,
выкрашенными в два ярких цвета, рассказывающая, что в детстве она часами сидела
перед картиной, на которой вода в реке совсем по-настоящему текла.
И Билл, конечно же. Она увидела его карие глаза с
проблесками зелени, волоски на висках, растущие к затылку, увидела даже
крошечную точку шрама на мочке правого уха, которое он когда-то проколол (скорее
всего, еще в колледже, набравшись смелости благодаря нескольким порциям
горячительного), а потом дырочка заросла. Она почувствовала прикосновение его
руки к собственной талии: теплая ладонь, сильные пальцы; время от времени его
бедро касалось ее бедра, и ей хотелось знать, что он чувствует при этом,
волнуют ли его прикосновения так же, как ее. Сейчас она с готовностью
признавала, что ее эти прикосновения, без сомнения, возбуждают. Билл настолько
отличался от Нормана, что представлялся ей едва ли не гостем из другой
Солнечной системы. Она прикрыла глаза. Погрузилась в воспоминания. Из темноты
выплыло еще одно лицо, проявляясь, как изображение на опущенной в химический
раствор фотобумаге. Лицо Нормана. Норман улыбался, однако его серые глаза
оставались холодными, как куски льда. «Я забрасываю блесну, дорогая, и в конце
концов поймаю тебя на крючок. Лежу на кровати не так уж и далеко от тебя, между
прочим, и думаю о тебе. И очень скоро мы с тобой поговорим. И я намерен
поговорить начистоту. Правда, беседа не затянется надолго. А когда она
завершится…»
Он поднял руку. В ней оказался простой карандаш «Монгол» №
2, заточенный острее, чем кончик иглы.
«В этот раз я не трону ни твои руки, ни плечи. Сейчас меня
больше интересуют твои глаза. Или язык. Как тебе это нравится, милая? Получить
карандаш в свой квакающий, лживый я…»
Ее глаза резко открылись, и лицо Нормана исчезло. Она снова
зажмурилась и призвала на помощь лицо Билла. Несколько секунд Рози не
сомневалась, что оно не появится, что вместо него вернется Норман, но этого не
случилось.
«В субботу мы едем куда-то на мотоцикле, — подумала она. —
Проведем вместе целый день. Если он вздумает поцеловать меня, я не стану
противиться. Если захочет обнять меня, прикоснуться ко мне, позволю ему. Это
настоящее безумие — до чего же мне хочется быть с ним.»
Она снова начала погружаться в сон и успела подумать, что
ей, наверное, грезится пикник, который они с Биллом собираются устроить
послезавтра. Кто-то еще выбрался на природу и остановился неподалеку от них.
Какая-то семья с ребенком. Она слышала слабый детский плач. Затем, в этот раз
громче, прозвучали раскаты грома.
«Как у меня на картине, — промелькнуло в голове. — Я
расскажу ему о своей картине, пока будем завтракать, собиралась сделать это
сегодня, но нам надо было поговорить совсем о другом, и я забыла, но…»
