Полотно на мольберте имело те же размеры, что и картина,
купленная ею в ломбарде «Либерти-Сити». Оно изображало ее комнату на
Трентон-стрит, если смотреть на нее со стены, на которую она повесила
«Мареновую Розу». В центре комнаты, лицом к двери, выходящей в коридор, стояла
женщина, явно сама Рози. Поза ее слегка отличалась от позы женщины в мареновом
хитоне, находившейся на вершине холма — например, руки изображенной на полотне
Рози были опущены, — однако сходство показалось ей достаточно заметным, чтобы
вызвать глухой страх. Кроме того, в картине имелись и другие пугающие детали:
женщина была в синих брюках и розовой безрукавке. Именно так собиралась одеться
Рози для субботней поездки с Биллом. «Придется подыскать что-нибудь другое», —
подумала она, словно, сменив одежду в будущем, могла изменить то, что ей
виделось в настоящем.
Что-то влажное прикоснулось к ее локтю, и Рози испуганно
вскрикнула. Повернувшись, она увидела пони, извиняющись глядевшего на нее
коричневыми глазами. Над головой прогремел гром.
Рядом с маленькой тележкой, в которую был запряжен пони,
стояла женщина в длинном, чуть ли не до пят, красном, похожем на халат,
одеянии, состоявшем, казалось, из множества слоев. Сквозь уложенную искусными
складками легкую, полупрозрачную ткань просвечивала кожа цвета кофе с молоком.
На небе блеснула молния, и Рози заметила то, что уже видела на картине вскоре
после того, как Билл привез ее домой из «Попе Китчена»; лежащую на траве тень
от тележки и растущую над ней тень женщины.
— Да не вздрагивай ты, Боже мой, — произнесла женщина в
красном одеянии. — Кого-кого, а Радамантуса тебе нужно опасаться меньше всего.
Его зубы страшны только для травы. Он просто принюхивается к тебе, вот и все.
Рози ощутила огромное, переполняющее душу облегчение,
сообразив, что перед ней женщина, которую Норман называл (с язвительной
интонацией) не иначе, как «эта черномазая сучка». К Рози обращалась Уэнди
Ярроу, но Уэнди Ярроу мертва; значит, все происходящее — не более чем сон.
Каким бы реальным он ни казался, какими бы реальными ни представлялись ей
мелкие детали (например, она вытерла крошечную капельку слюны у локтя,
оставшуюся от прикосновения морды пони), все это сон.
«Конечно, что же еще, — сказала она себе. — Разве на самом
деле можно пройти в картину?»
Но разумные доводы не произвели должного эффекта. Между тем
мысль о том, что у тележки стоит давным-давно погибшая Уэнди Ярроу
подействовала гораздо сильнее.
Очередной порыв ветра опять донес до нее плач ребенка. Рози
вдруг заметила новую подробность; на тележке стояла сплетенная из тростника
большая прямоугольная корзина, ручку и углы которой украшали полоски шелковой
ленты. Над краем корзины свисала кромка розового одеяла явно ручной работы.
— Рози.
Низкий, сладостно чувственный голос. Тем не менее, от его
звука по спине Рози пробежали мурашки. Что-то с ним было не в порядке, но
неправильность голоса заметила бы только другая женщина — любой мужчина,
услышав его, тут же подумал бы о сексе и позабыл обо всем остальном. Однако
голос звучал очень неправильно. Плохо.
— Рози, — снова услышала она свое имя и неожиданно поняла;
голос только пытался походить на человеческий. Пытался вспомнить, как должен
говорить человек.
— Эй, подружка, не вздумай смотреть на нее, — предупредила
ее встревоженно женщина в длинном красном одеянии. — Это зрелище не для таких,
как ты.
— Нет, я вовсе не хочу смотреть на нее, — ответила Рози. — Я
хочу вернуться домой.
— Понимаю, только теперь уже поздно, голубушка, — сказала
женщина в красном, поглаживая шею пони. Ее темные глаза смотрели серьезно, губы
между фразами плотно сжимались. — И не дотрагивайся до нее, ладно? Тебе она
вреда не причинит, да только она не всегда успевает совладать с собой в
последнее время. Что-то с ней не в порядке.
— Она покрутила указательным пальцем у виска.
Рози неохотно повернулась к женщине в хитоне и сделала
робкий шаг к ней. Ее очаровала изумительно тонкая ткань хитона и бесподобно
нежная кожа на спине, обнаженном плече и основании шеи. Кожа казалась гладкой,
как самый роскошный шелк. Но выше…
Рози не знала, что представляют собой эти темные пятна,
расползавшиеся по шее женщины у самой линии волос, да и не желала знать. Первой
сумасшедшей мыслью было, что это следы от укусов, но шрамы после укусов
выглядят по-иному. Проказа? Что-то еще более страшное? Что-то заразное?
— Рози, — в третий раз позвал ее сладостный чувственные
низкий голос, и было в нем нечто такое, от чего ей захотелось кричать; точно
так же у нее временами возникало желание кричать при виде нормановской улыбки.
«Она сумасшедшая. Все остальное, все другие беды — в том
числе и пятна на коже — не так важны. Она сумасшедшая».
Сверкнула молния. Прогрохотал гром. И порыв затихающего на
минутку, чтобы возобновиться затем с новой силой, ветра, дующего со стороны
разрушенного храма у подножия холма, принес на своих крыльях слабый плач
младенца.
— Кто ты? — спросила она. — Кто ты, и почему я здесь?
Вместо ответа женщина протянула правую руку и перевернула
ее, показывая старое белое колечко шрамов на внутренней стороне предплечья.
— Эта рана долго кровоточила, а потом в нее попала инфекция,
и она воспалилась, — произнесла она своим низким чувственным голосом.
Рози взглянула на свою руку. Только на левую, а не на
правую; отметины совпадали в точности. Крошечная жуткая мысль прокралась в ее
сознание: если бы ей предложили облачиться в короткий хитон маренового цвета,
она надела бы его так, чтобы оставить открытым правое плечо, а не левое; если
бы у нее был большой золотой браслет, она носила бы его над левым, а не над
правым локтем.
Женщина на холме — ее зеркальное отображение. Женщина на
холме-…
— Ты — это я, верно? — спросила она. И тут же, заметив, что
женщина с заплетенными в косу волосами шевельнулась, закричала дрожащим
пронзительным голосом: — Не поворачивайся! Я не хочу тебя видеть!
— Не торопись с выводами, — остановил ее странный терпеливый
тон женщины. — Ты — настоящая Рози, ты — Рози Настоящая. Помни об этом даже
тогда, когда забудешь все остальное. И не забывай еще одно: я всегда возвращаю
долги. Я плачу. Что ты сделаешь для меня, я сделаю для тебя. Вот почему мы
встретились. Таково наше равновесие. Таково наше ка.
Молния вспорола небо; гром обрушился на их головы; ветер
засвистел в искореженных ветвях оливкового дерева. Светлые волосы, выбившиеся
из косы Мареновой Розы, яростно затрепетали. Даже при скудном свете
предгрозового неба они походили на золотые нити.
— А теперь иди, — приказала Мареновая Роза. — Иди вниз и
принеси мне моего ребенка.
