Только голова принадлежала не Норману. Удаляющаяся к затылку
линия волос, мясистые щеки, роскошные усы в стиле Дэвида Кросби принадлежали
мужчине, который стоял, прислонившись к косяку двери таверны под названием
«Маленький глоток» в тот День, когда Рози заблудилась, разыскивая «Дочерей и
Сестер».
«И я опять заблудилась, — подумала она испуганно. — Господи,
куда же я попала?»
Она прошла мимо упавшей каменной головы с ее пустыми,
лишенными зрачков каменными глазами, из которых по каменным щекам текли капли
дождя, отчего казалось, что голова плачет; к каменному лбу прилип узкий лист
остроконечной травы, похожий на зеленый шрам. Она приближалась к странно
изуродованному храму, и ей чудилось, что голова угрожающе шепчет ей вслед: «Эй,
малышка, не хочешь поглядеть на него славные титьки, что скажешь, не хочешь
проверить, как он работает, мы могли бы поразвлечься, мы сделали бы это
по-собачьи, что скажешь?»
Рози поднималась по предательски скользким ступенькам,
поросшим мхом и вьющейся травой, и ей казалось, что голова поворачивается на
своей каменной шее, выдавливая грязные струйки воды из разбухшей земли, пожирая
каменными глазами ее обнаженные ягодицы; она всходила по ступенькам,
приближаясь к царившему под сводом храма мраку. «Не думай об этом, не думай об
этом, не думай». Она подавила в себе желание перейти на бег — чтобы поскорее
скрыться и от ливня, и от воображаемого взгляда — и продолжила путь, обходя
места, где каменные ступеньки потрескались, образуя щели с рваными зазубренными
краями, о которые запросто можно повредить ногу. Ей пришло в голову, что это не
худший вариант; кто знает, какое ядовитое зверье затаилось в этих щелях,
готовое броситься на тебя и укусить?
Вода стекала по ее лопаткам, струилась вдоль позвоночника,
она замерзла еще сильнее, если только это возможно, и все же поднялась на
последнюю, верхнюю ступеньку и посмотрела вверх на барельеф над широким темным
входом в храм. На картине она не могла его разглядеть: он прятался в тени
нависающего над входом козырька крыши.
Барельеф изображал подростка лет пятнадцати с напряженным детским
лицом; парень прислонился к чему-то, похожему на телефонную будку. Челка
ниспадала на упрямый лоб, воротник куртки был поднят. К его нижней губе
приклеилась сигарета, а нарочито непринужденная поза демонстрировала, что перед
вами мистер Плевать-Я-Хотел-На-Всех образца конца семидесятых годов. Что еще
говорила его поза? «Эй, крошка, — говорила она. — Эй, малышка, эй, красавица!
Не торопись, задержись на минутку! Не хочешь поразвлечься? Может, приляжем? Не
хочешь покувыркаться со мной? По-собачьи, что скажешь?»
Это был Норман.
— Нет, — прошептала она, и короткое слово больше походило на
стон. — О нет.
О да. Конечно же, это Норман — Норман из того времени, когда
его побои и издевательства лишь призраком маячили впереди. Норман,
прислонившийся к телефонной будке на углу Стейт-стрит и сорок девятого шоссе в
центре Обрейвилля (в центре Обрейвилля, ну не смешно ли?), наблюдающий за
проезжающими мимо машинами под звуки песни «Би Джиз» — «Ты должна танцевать» —
доносящиеся из распахнутых настежь дверей паба «Финнеган», в котором на полную
громкость включен магнитофон.
Ветер на миг поутих, и Рози снова услышала детский плач. Ей
не показалось, что ребенок плачет от боли; скорее, так может хныкать голодный
младенец. Слабые всхлипывания отвлекли ее от мерзкого барельефа и заставили
снова тронуться с места, но перед тем, как ступить босыми ногами в храм, она
снова подняла голову… и замерла, потрясенная. Норман-подросток исчез, будто его
там никогда и не было. Теперь над входом в храм прямо у нее над головой красовалась
лишь императивная надпись: «ПОЦЕЛУЙ МОЙ ЗАРАЖЕННЫЙ СПИДОМ ЧЛЕН».
«Во снах все всегда меняется, — подумала она. — Сны — как
вода в реке».
Она оглянулась и увидела «Уэнди», которая по-прежнему стояла
у колонны; запутавшаяся в паутине своего промокшего длинного одеяния, она
представляла жалкое зрелище. Рози подняла руку (свободную, не ту, которой
прижимала к животу мокрый комок ночной рубашки) и нерешительно помахала ей.
«Уэнди» сделала ответный жест, затем опустила руку и замерла, явно не замечая
хлещущего по ней плетью ливня.
Рози миновала широкий мрачный вход в храм и оказалась
внутри. Она остановилась, напряженная, готовая в любой момент броситься
обратно, если увидит… почувствует… она сама не понимала, что именно. «Уэнди»
сказала, что ей не стоит опасаться привидений, но Рози подумала, что женщине в
красном легко сохранять хладнокровие; в конце концов, она осталась там, у
колонны.
Она догадалась, что внутри теплее, чем снаружи, однако тело
ее не ощутило тепла — лишь глубокую морозящую прохладу влажного камня, сырость
склепов и мавзолеев, и на секунду ее уверенность поколебалась; ей показалось,
что она не сможет заставить себя двинуться дальше по открывшемуся перед ней
тенистому проходу между рядами скамеек, заваленному слоем давным-давно засохших
осенних листьев. Ей было слишком холодно… и не только потому, что она замерзла.
Рози стояла, дрожа и хватая ртом воздух в коротких, похожих на всхлипывания
вдохах, изо всех сил прижав к груди окоченевшие руки, и пар тонкими струйками
поднимался от ее тела. Кончиком пальца она дотронулась до соска левой груди и
совсем не удивилась, обнаружив, что он затвердел, словно каменный.
Лишь мысль о том, что необходимо вернуться назад, к стоящей
на вершине холма женщине, заставила ее сделать очередной шаг — она не
представляла, как сможет предстать перед Мареновой Розой с пустыми руками. Рози
ступила в проход между скамейками, шагая медленно и осторожно, прислушиваясь к
далекому плачу ребенка. Казалось, детский голос доносится с расстояния в целые
мили, достигая ее слуха благодаря невидимой волшебной линии сообщения. «Иди
вниз и принеси мне моего ребенка».
Кэролайн.
Имя, которое она собиралась дать своей дочери, имя, которое
Норман выбил из нее, — это имя легко и естественно всплыло в сознании Рози.
Груди снова начали слабо покалывать. Она прикоснулась к ним и поморщилась. Кожа
реагировала резкой болью на малейшее раздражение.
Глаза ее привыкли к темноте, и она вдруг подумала, что Храм
Быка почему-то очень похож на странноватую христианскую церковь — более того,
он напоминает Первую методистскую церковь в Обрейвилле, которую она посещала
дважды в неделю до тех пор, пока не вышла замуж за Нормана. Там же, в Первой
методистской церкви, прошла церемония их бракосочетания, из нее же вынесли тела
матери, отца и брата, погибших в результате несчастного случая на дороге. По
обеим сторонам от прохода вытянулись ряды старых деревянных скамеек. Задние
были перевернуты и наполовину засыпаны мертвыми листьями, издававшими пряный
запах корицы. Те, что стояли ближе к алтарю, все еще сохраняли стройность
рядов. На них через равные промежутки лежали толстые черные книги, которые
запросто могли оказаться «Методистским собранием гимнов и песнопений», с
которыми выросла Рози.
