— Где ты, Роуз? Где ты от меня прячешься, проклятая воровка?
Вскоре после этого Норман провалился в сон. Проснувшись в
пятницу, чувствовал себя совершенно не отдохнувшим; голова раскалывалась от
похмелья, к тому же испытывал непонятный страх. Всю ночь его преследовали
странные сны. В них он не спал, а лежал с открытыми глазами на той же самой
постели в номере отеля «Уайтстоун», и мягкий свет из ванной по-прежнему
безуспешно пытался бороться с густой темнотой в прокуренной комнате, и
сигаретный дым все так же плавал над ним сизовато-голубыми слоями. Только во
сне представились картинки, точно на киноэкране за стеной густого дыма. В дыму
он видел Роуз.
«Ах, вот ты где?» — подумал он, наблюдая за тем, как она
идет по тропинке через полный мертвых растений огород под свирепствующим
ливнем. По непонятной причине она была голой, и он ощутил внезапный прилив
похоти. Вот уже лет восемь ничего, кроме усталости и отвращения, при виде ее наготы
он не чувствовал, но теперь она выглядела совершенно по-иному. И очень
привлекательно, если говорить откровенно.
«Похоже, сбросила вес, — решил он во сне, — но дело не в
этом… во всяком случае, не только в этом. Может, дело в походке, в манере
двигаться? Что за черт?»
Затем до него дошло: она выглядела так, словно с головой
ушла в акт грубого, ненасытного совокупления и отнюдь не собиралась его скоро
заканчивать. Даже если бы у него возникли хоть крошечные сомнения в
правильности собственной оценки, — если бы спросил мысленно: «Что такое, Роуз?
Ты, наверное, разыгрываешь меня!» — одного взгляда на ее волосы хватило бы,
чтобы полностью развеять сомнения. Она перекрасила их в шлюховатый желтый цвет,
словно вообразила себя Шарон Стоун или Мадонной.
Норман увидел, как его «дымная» Роуз вышла из странной
мертвой рощи и приблизилась к ручью с такой темной водой, что напоминала
чернила. Перешла ручей по камням, расставив руки в стороны для равновесия, и он
заметил, что в одной руке она сжимает какой-то мокрый комок. Норману
показалось, что эта тряпка похожа на ночную рубашку, и он подумал: «Какого
черта ты не наденешь ее, дура набитая? Или ждешь, что твой приятель вдруг
появится, чтобы пощекотать тебе вагину? Хотел бы я увидеть это зрелище. Очень
хотел бы. Учти, если я застигну тебя в компании какого-нибудь сопляка, то когда
копы найдут его труп, из задницы рождественской свечкой будет торчать его же
член».
Однако никто не появился — по крайней мере, во сне. Роуз над
его постелью — призрачная Роуз — прошла по тропинке через рощу, деревья
казались мертвыми, как… гм, как Питер Слоуик. В конце концов она достигла
поляны, в центре которой стояло, похоже, живое дерево. Она опустилась на
колени, собрала горсть семян и завернула их в тряпку, смахивавшую на еще один
кусок ночной рубашки. Затем встала, подошла к непонятному строению, похожему на
вход в метро, где начиналась ведущая неизвестно куда лестница (в сновидениях
невозможно угадать, какая новая глупость последует за предыдущей), и скрылась
под землей. Ожидая, пока она вернется, вдруг почувствовал чье-то присутствие за
спиной — холодное и леденящее, как поток воздуха из открытой дверцы морозильной
камеры. За годы работы в полиции ему приходилось иметь дело с весьма одиозными
личностями — из всех, с кем довелось столкнуться им с Харли Биссингтоном,
самыми страшными были наркоманы, пристрастившиеся к РСР, — и через некоторое
время у него развилось некое «шестое чувство», позволявшее безошибочно уловить
их близость. Такое же ощущение охватило его и сейчас. Кто-то находился у него
за спиной, и он ни на мгновение не усомнился в том, что этот кто-то чрезвычайно
опасен.
— Я плачу, — прошептал женский голос. Прозвучал он мягко и
чувственно, и тем не менее по коже пробежали мурашки. Голос даже отдаленно не
напоминал голос разумного существа.
«Заткни пасть, сучка, — ответил во сне Норман. — Платишь?
Только попробуй, изуродую тебя так, что не узнаешь себя в зеркале!»
Она закричала — крик, казалось, проник прямиком в мозг,
минуя уши, и он почувствовал, что она бросилась к нему с вытянутыми руками,
Норман сделал глубокий вдох и дунул вверх, разгоняя дым. Женщина исчезла. Затем
явственно пришло почти физическою облегчение. Некоторое время после этого не
было ничего, кроме темноты, в которой он плавал мирно и спокойно, недостижимый
для страхов и страстей, одолевавших его в минуты бодрствования.
В пятницу утром проснулся в десять минут одиннадцатого и
перевел взгляд с часов на потолок гостиничного номера, ожидая увидеть в
расплывающихся клубах табачного дыма движущиеся фантомные фигуры. Ничего,
разумеется, не увидел — ни фантомных, ни каких-либо других фигур. И дыма,
собственно, тоже — лишь сохранившийся смрад сигарет «Пэлл Мэлл», in hoc signo
vinces. В номере не было никого, кроме инспектора Нормана Дэниэлса, лежащего на
влажной от пота постели, от которой разило табаком и пролитым виски. Налет в
полости рта был таким мерзким, словно весь вчерашний вечер он сосал только что
начищенный до блеска старый ботинок из цветной дубленой кожи, левую ладонь
пекло немилосердно. Взглянув на руку, он увидел блестящий волдырь в самом
центре ладони. Долго смотрел на него, пока за окном на узком, загаженном
подоконнике ворковали, толкаясь и изредка взмахивая крыльями, голуби. Наконец в
сознании всплыло воспоминание о том, как он сжал в кулаке горящую сигарету, и
Норман удовлетворенно кивнул головой. Он сделал это, потому что не видел Роуз,
как ни старался… а потом, будто в качестве компенсации, ему всю ночь снились
идиотские сны с ней в главной роли.
Двумя пальцами он взялся за волдырь и принялся медленно
сдавливать его, пока кожа не лопнула. Затем вытер ладонь о простыню,
наслаждаясь волнами пронизывающей боли. Он лежал, глядя на собственную ладонь —
почти видя, как пульсирует в ней боль, — около минуты. Потом опустил руку и
вытащил из-под кровати дорожную сумку, на дне которой лежал небольшой кожаный
футляр с набором разных медикаментов. Некоторые оказывали возбуждающее
действие, однако большая часть лекарств предназначалась для успокоения.
Вообще-то Норман обходился без фармакологической помощи, не испытывая нехватки
сил или энергии; но вот привести себя в спокойное состояние подчас являлось
трудной, иногда просто невыполнимой задачей.
Он проглотил таблетку перкодана, промочил горло маленьким
глотком виски, затем откинулся на подушку и снова принялся смотреть в потолок,
выкуривая одну сигарету за другой, гася их в переполненной пепельнице на ночном
столике.
В этот раз он думал не о Роуз; во всяком случае, не
непосредственно о ней. Мысли его занимал предстоящий пикник, устраиваемый ее
новыми подружками. Он побывал в Эттингер-Пиере, и то, что увидел там, отнюдь не
прибавило оптимизма. Эттингер-Пиер представлял собой большую территорию, объединяющую
пляж, зону для пикников на открытом воздухе и парк развлечений, и Норман
совершенно не понимал, где и как должен расположиться, чтобы свести вероятность
незаметного появления и ухода Роуз к нулю. Имей он в своем распоряжении человек
шесть (даже четверых, но таких, которые знают толк в деле), все было бы
по-другому, однако ему предстояло справляться в одиночку. В Эттингер можно
попасть через три входа (при условии, что Роуз не прибудет с озера на лодке), и
при всем желании он не уследит за всеми тремя сразу. Это означает, что придется
прорабатывать толпу, а прорабатывать толпу — сволочная задача. Норману хотелось
бы верить, что среди завтрашних гостей пикника и посетителей Эттингера Роуз
окажется единственной, кто сможет опознать его, но если бы желания были
свиньями, магазинные полки ломились бы от бекона. Он должен исходить из того,
что они будут искать его, и, возможно, уже располагают фотографиями,
полученными от какой-нибудь подобной женской организации в его городе.
