Нана в ужасе уставилась на него. Что это еще за игры?
– Ну, давай же, ты ведь ни за что не пришла бы сюда, если бы не собиралась мне подчиняться. Нана подошла к шкафу.
– Вы уже решили, каким способом избавиться от мальчика-короля?
– С помощью яда, наверное. На улице Марата аптекарь с удовольствием окажет мне любую услугу. Яд оказался бы надежным и разумным средством, его мог бы выбрать и Робеспьер, а у меня уже нет сил для физической борьбы.
– Королю всего восемь лет. Он не будет бороться за трон, достаточно…
– Я не хочу говорить о короле. Надевай платье.
Спустя двадцать минут Нана стояла перед Дюпре в розовом парчовом платье, запихивая собственные русые волосы под искусно уложенный седой парик.
Дюпре глядел на нее и чувствовал, как в нем нарастает возбуждение.
– Великолепно, – задыхаясь, произнес он. – В тебе есть сила, какой никогда не было у Камиллы. – Он сунул руку в карман и вынул маленькую серебряную табакерку. – Наклонись. Последний штрих.
Нана с деревянным лицом склонилась над Дюпре.
Он открыл табакерку, осторожно вынул мушку в форме сердечка и прикрепил ее рядом с левым углом ее рта.
– Ну вот, теперь ты просто совершенство. – Руки Дюпре дрожали, когда он закрывал табакерку и снова клал в карман. – Встань передо мной на колени.
Поколебавшись, Нана подчинилась.
– Прекрасно. Теперь слова. Ты должна произносить их очень искренне, иначе я буду недоволен.
– Что за слова?
В голосе Дюпре появились высокие жеманные нотки:
– «Рауль, обещай мне, что мы всегда будем вместе. Ты мамин родной, сладкий мальчик. Я больше никогда не буду тебя наказывать».
Нана повторила слова.
Ладонь Дюпре с треском ударила ее по щеке.
– Искренне! Еще раз.
Глаза Нана излучали гнев, недоумение, презрение. Ей не сразу удалось справиться с бушующей яростью. Она несколько раз глубоко вздохнула. И через несколько минут повторила слова.
– Уже лучше. А теперь скажи: «С моей стороны было так нехорошо сажать тебя в деревянный ящик с этими гадкими существами».
– С моей стороны было так нехорошо сажать тебя в деревянный ящик с этими гадкими существами.
Дюпре наклонился к Нана, все еще стоявшей на коленях у его стула, дыхание вырывалось из его груди с короткими сильными всхлипами.
– «Умоляю тебя, прости меня».
– Умоляю тебя, прости меня. – Нана подняла голову и увидела лицо Дюпре, искаженное до неузнаваемости от наслаждения. Ее мутило от отвращения к этому жалкому выродку.
– Повтори.
– Умоляю тебя, прости меня. – Нана с минуту помолчала. – Это все?
– О нет. – Дюпре улыбнулся, его глаза сияли от удовольствия. – Есть много чего еще. Ты можешь поцеловать мне руку.
* * *
Следующим вечером за ужином Катрин старательно избегала заговаривать с Людовиком-Карлом и сосредоточилась на том, чтобы понравиться Симонам. К своему удивлению, она обнаружила, что это не такая уж сложная задача. Как и говорил Франсуа, они были грубыми, неотесанными людьми, не слишком большого ума, однако казались добродушными. Из них двоих Катрин предпочла женщину ее мужу. Мадам Симон была коренастой, плотной, маленькой женщиной с тяжелым мужеподобным лицом в веснушках, однако у нее была теплая улыбка, и она, казалось, по-настоящему привязалась к мальчику.
И только когда мужчины уселись за карты, а мадам Симон взялась за шитье у очага, Катрин отважилась как бы невзначай подойти к Людовику-Карлу, читавшему у окна.
– У печки слишком жарко, – сказала она. – Можно, я посижу здесь рядом с тобой?
– Как хочешь, гражданка. – Людовик-Карл настороженно посмотрел на Катрин и сразу вернулся к чтению.
Катрин охватила волна жалости. Франсуа говорил, что Людовик-Карл был стар для своих лет, и теперь она поняла, что тот имел в виду. Мальчик был удручающе угрюм. Катрин присела на стул напротив и стала украдкой поглядывать на мальчика из-под ресниц. Это был по-настоящему красивый ребенок, хотя он лишь немного походил на Марию-Антуанетту. У него были такие же светлые волосы и широко расставленные голубые глаза, однако черты лица его были утонченнее и красивее, чем у матери.
– Я не люблю, когда люди на меня смотрят, – сказал Людовик-Карл, не поднимая глаз от книги. – Я бы хотел, чтобы ты этого не делала.
– Я думала, что ты немного похож на свою мать.
Людовик-Карл быстро поднял глаза.
– Ты видела мою мать?
– Давно, когда ты был еще младенцем. Она была очень добра ко мне.
Мальчик с готовностью кивнул.
– Она всегда добрая. – И понизил голос:
– Но мы не должны говорить о ней здесь. Им это не нравится.
– Очень мудро. Что ты читаешь?
– Книгу Руссо. Гражданин Робеспьер считает, что он прекрасный человек. Они забрали у меня все книги, которые мне подарил папа, зато дали вон те. – Людовик-Карл кивнул на четыре книги, сложенные рядом с ним на столе.
Катрин протянула руку за томом в темно-синем переплете.
Людовик-Карл быстро положил на книгу руку, чтобы помешать Катрин взять ее.
– Нет.
Катрин с удивлением посмотрела на него.
Мальчик встретил ее взгляд.
– Это не та книга, которую тебе следует смотреть, гражданка.
– Почему?
– Там картинки с раздетыми мужчинами и женщинами, и они делают… – Людовик-Карл умолк, а затем неохотно пояснил:
– Такую книгу неприлично смотреть даме, которая знала мою маму.
– А для тебя прилично? Мальчик пожал плечами.
– Не знаю. – И кивнул в другой конец комнаты на Симона:
– Он говорит, это единственные книги, какие должен читать мужчина.
– Ты ему веришь?
– Не знаю, – повторил Людовик-Карл. – Откуда мне знать, что правда, а что не правда, когда все говорят мне разное?
– Тебе нравятся гражданин Симон и его жена?
– Знаешь, они часто бывают веселые. – Из его глаз на короткое время ушло так старившее его выражение взрослой обреченности, и мальчик тоскливо сказал:
– Только я бы хотел, чтобы они иногда разрешали мне видеться с мамой.
– Но ведь она… – Катрин осеклась, потрясенно сообразив, что мальчик говорит о матери как о живой. Людовик-Карл думал, что его мать жива! Катрин с минуту помолчала, затем спросила:
– А где твоя мама?
