— Это вовсе не хорошо. Мне не нужна дуэнья. Почему никто меня не слушает? Я хочу только работать!
— Никто не нуждается в дуэнье больше, чем ты, и кузина Дороти прекрасно подойдет. — Он похлопал Марианну по плечу. — Не тревожься. По-моему, она тебе понравится. У нее острый язычок, но доброе сердце. И она хорошо образованна — для женщины. Ее называют… — Он нахмурился, пытаясь вспомнить нужное слово.-…Синий чулок!
— Мне не интересно, как ее называют. Когда она приедет, отправь ее обратно.
Грегор покачал головой:
— Если хочешь, сделай это сама. — Он ухмыльнулся. — Но постарайся, чтобы я при этом присутствовал. Это обещает быть интересным зрелищем.
6.
— Где она? — Звучный женский голос гулко разнесся по высокому холлу. — Я хочу на нее посмотреть!
— Кузина Дороти, — пробормотал Грегор, пропуская Марианну впереди себя в дверь кабинета. — Что ж, поспешим отправить ее восвояси.
Величавой женщине, стоявшей в холле, было около тридцати. Высокая — выше многих мужчин, она распространяла вокруг себя атмосферу властности и уверенности в себе. На ней было модное лиловое шелковое платье, удивительно шедшее к ее белой коже и густым каштановым волосам. Небольшая шляпка, украшенная лиловыми перьями, была кокетливо сдвинута на высокий лоб и скорее подчеркивала, чем скрывала массу волос, стянутых в гладкий пучок. Красивой ее назвать было нельзя, но в ее карих глазах сверкало жизнелюбие, спина была гордо выпрямлена, манера держаться — превосходна. Услышав шаги Грегора и Марианны, она стремительно повернулась к ним.
— Добрый день, Грегор. — Она перевела взгляд на Марианну. — Это и есть та девушка?
— Я — Марианна Сэндерс, миледи.
— Гром и молния, неудивительно, что Джордан решил меня вызвать. — Она осмотрела Марианну с головы до ног. — Великолепна. Сколько ей?
— Шестнадцать, — ответил Грегор,
— И сколько она пробыла в его доме?
— В Камбароне — неделю.
— А до того?
— Мы привезли ее из Монтавии.
Дороти Кинмар застонала:
— И он ожидает, что я все исправлю? Наверняка пойдут сплетни.
— Он ничуть в вас не сомневается.
Марианне надоело, что они разговаривают так, словно ее тут нет.
— Мне не нужна дуэнья. Вы очень добры, что приехали, но я думаю, что вам следует вернуться обратно в…
— Помолчи, девочка. — Дороти кусала нижнюю губу. — Решить эту задачу очень непросто. Но если подойти к делу с умом…
— Не буду я молчать, — сказала Марианна. С нее больше чем достаточно! Она выпрямилась во весь рост, но все равно казалась трогательно хрупкой рядом с этой великаншей. — Не думайте, что я позволю распоряжаться собой, как вам вздумается. Вы мне не нужны, я вас не потерплю, и дело с концом.
Резко повернувшись, она быстро стала подниматься по лестнице. У себя за спиной она слышала хохот Грегора и ощущала на себе изумленный взгляд женщины, провожавший ее, пока она не скрылась из вида.
Спустя несколько секунд Марианна уже захлопнула за собой дверь мастерской на башне и поспешно подошла к рабочему столу. В ту же минуту в ней поднялось чувство умиротворенности, заглушившее гнев. Вот ее мир. Здесь она в безопасности и не позволит им увести себя отсюда. Сначала Грегор с его уроками, а теперь эта дракониха, которая смотрит на нее так, словно она — кусок сажи, упавший из дымохода в чисто убранную комнату.
— Зря ты горячишься. Я могу оказаться тебе полезна.
Марианна застыла, недоверчиво глядя на дверь, которую закрывала за собой вошедшая в мастерскую Дороти Кинмар. Женщина осмотрела спартански обставленную комнату:
— Здесь довольно мило.
Марианна недоверчиво уставилась на нее.
— Ты со мной не согласна?
— Вы — первый человек, от которого я это слышу, — с удивлением сказала Марианна. — Все остальные считают, что здесь ужасно пустынно и неуютно…
— Комфорт мешает, когда приглашаешь к себе музу. В моем доме в Дорчестере я пишу в похожей комнате. — Она улыбнулась. — Хотя должна признаться, что балую себя зажженным камином.
Улыбка у нее была необыкновенно милая: ее резкие черты вдруг смягчились и потеплели. Губы Марианны помимо ее воли дрогнули в ответной улыбке.
— А я тепло одеваюсь. Вы пишете?
— Я написала несколько книг относительно постыдного отсутствия свободы для женщин в нашем обществе. — С гордостью она добавила: — И сама Мэри Уоллстонкрафт сделала мне честь и написала письмо, в котором хвалила одну из моих первых публикаций.
Явно предполагалось, что Марианна знает, кто такая эта Мэри Уоллстонкрафт.
— Как приятно.
Дороти осмотрела мастерскую:
— Со времени приезда ты мало что успела сделать.
— Меня все время прерывают. Чего я сейчас и пытаюсь избежать.
Дороти пропустила мимо ушей этот недвусмысленный намек.
— И хорошо у тебя получается эта твоя работа со стеклом?
— Очень хорошо. А будет еще намного лучше.
На этот раз Дороти улыбнулась совсем широко, от души, показав крупные ровные зубы.
— А ты мне нравишься! По крайней мере, ты не бормочешь, смущенно потупив глазки и теребя оборку на платье. Женщина должна быть уверена в себе. Грегор сказал мне, что твой отец тоже писал. Это правда?
— Мой отец был поэтом.
— Ах, вот как! — Дороти была явно разочарована. — Я редко читаю стихи. Неудивительно, что я никогда о нем не слышала.
— У него опубликовано только одно стихотворение — пять лет тому назад. «Ода осеннему дню». Оно было чудесное.
Дороти пытливо посмотрела на Марианну:
— В самом деле чудесное?
К собственному изумлению, Марианна ответила правду:
— Нет. Поэт он был плохой, но человек — очень хороший.
— И ты ему лгала и хвалила его, и он был счастлив. — Дороти скривила губы. — И подставляла шею, чтобы по ней проехала колесница поработителя.
— Он вовсе не был поработителем, и я не вижу ничего дурного в том, чтобы делать счастливыми тех, кого любишь. — Да почему они все время нападают на ее милого, доброго папу! Сначала Джордан, теперь эта женщина. — Вам пора ехать, миледи.
— Дороги. — Она нетерпеливо взмахнула рукой. — Я тебя, кажется, обидела. Что поделать, такой уж у меня характер. Я не из тех, кто выбирает слова. Но ведь и ты, как я убедилась, — она с усмешкой посмотрела на Марианну, — умеешь любому дать отпор. Кажется, мы с тобой неплохо поладим — я этого не ожидала. Ты не пресная простушка. Я боялась, что при первом же щелчке ты упадешь в обморок и мне придется бежать за нюхательной солью. — Она поморщилась. — Я терпеть не могу этих глупостей.
