Словно не в силах противиться охватившему его желанию, он поднял руку и легко прикоснулся к ее блестящим волосам.
— Как я уже сказал, это просто наваждение какое-то… — проговорил он, неохотно опуская руку и снова пряча ее за спину. — Нет, никуда я тебя не отошлю. Ты останешься со мной до тех пор, пока я не избавлюсь от этой навязчивой идеи, что ты нужна мне. — Он насмешливо улыбнулся. — Говорят, близость — родная сестра скуки. Во всяком случае, раньше со мной бывало именно так. Я намерен держать тебя вместо кошки, на которую я могу не обращать внимания и которую могу взять на колени и погладить, когда мне заблагорассудится. Когда все встанет на свои места, я смогу уложить тебя в свою постель, не придавая этому никакого значения. Тогда я буду заниматься любовью… нет, не с тобой, а с этим прекрасным телом, которое я заставлю исполнять все мои прихоти и желания!
В его последних словах все же прозвучали едва заметные истерические нотки. Должно быть, Сэнтин и сам это почувствовал, так как повернулся с излишней поспешностью и, выйдя из беседки, решительно зашагал в темноту сада.
Всю следующую неделю Сэнтин действительно старался относиться к Жанне как к домашнему животному, как и обещал. Он настоял на том, чтобы она не только завтракала, обедала и ужинала вместе с ним, но и постоянно была рядом, чем бы он ни занимался. Жанна играла с ним в шахматы, совершала долгие заплывы на восходе солнца, слушала записи, которые Сэнтин проигрывал на своем роскошном музыкальном центре. Даже когда он решал срочные деловые вопросы с Доусоном или с кем-то из вице-президентов компании, которые прилетали из Сан-Франциско на вертолете, Жанна обязана была присутствовать. Эти встречи происходили, как правило, в библиотеке, которую Сэнтин почему-то предпочитал своему просторному, оборудованному по последнему слову современной офисной техники кабинету на втором этаже, и Жанна забивалась в коричневое кожаное кресло с книгой в руках и даже не пыталась притворяться, будто читает.
В самом деле, наблюдать Сэнтина за работой было гораздо интереснее, чем следить за перипетиями сюжета самого увлекательного романа. Он был энергичен, смел, решителен; он демонстрировал незаурядный ум и деловую хватку, а его запасов энергии, казалось, могло хватить на десятерых. А завидная проницательность Сэнтина позволяла ему в мгновение ока разобраться в самом запутанном и сложном вопросе.
Наблюдая за Сэнтином, Жанна невольно завидовала его целеустремленности и пыталась представить, каков же он, когда действует в полную силу. Казалось, в нем живет неукротимый дух беспокойства и соперничества, который не дает ему расслабиться ни на минуту. Ей даже начало казаться, что Сэнтин считает игрой не только бизнес. Вся жизнь была для него большой игрой, которой он отдавался целиком, без остатка, и в которой стремился победить во что бы то ни стало.
Быстрый и острый ум и решительность были, однако, не единственными его достоинствами, заслуживающими восхищения. К концу первой недели их знакомства Жанна обнаружила в нем и другие, более человечные черты характера, которые импонировали ей куда больше. Время от времени Сэнтин обнаруживал незаурядное чувство юмора. Каждый раз оно проявлялось совершенно неожиданно и вызывало в Жанне удивление и неподдельную радость. Правда, его шутки часто были окрашены глубоким цинизмом, но Сэнтин ни разу не позволил себе суетного злословия, неизменно придерживаясь своего внутреннего кодекса чести и собственных понятий о справедливости.
И все же самой привлекательной чертой противоречивого, сложного характера Сэнтина была для Жанны его жажда знаний. Стремление познавать новое носило у него характер навязчивой идеи. Стоило чему-то затронуть его никогда не засыпающее любопытство, и Сэнтин не знал ни сна ни отдыха до тех пор, пока не выяснял вопрос до конца. Не без удивления Жанна обнаружила, что он разбирается в искусстве и политике гораздо лучше, чем она, а в истории средневековья он был почти профессионалом, и ему доставляло огромное удовольствие щегольнуть перед Жанной каким-нибудь неизвестным ей фактом, когда они начинали спорить об этом историческом периоде, к которому она также была неравнодушна.
Жанна узнала также, что Сэнтин не получил почти никакого образования. Закончив в шестнадцать лет обычную муниципальную школу, он начал работать разнорабочим на стройке, так что все свои знания он добыл самостоятельно, настойчивым и упорным трудом. И при этом, несмотря на кажущуюся внешнюю грубоватость и неотесанность, он был одним из самых образованных людей, которых Жанна когда-либо встречала в своей жизни.
Все это не мешало им быть совершенно разными людьми, и Жанна только удивлялась тем достаточно близким отношениям и пониманию, которое установилось между ними за прошедшую неделю. Ее безмятежное спокойствие и полное отсутствие агрессивной напористости, которая была едва ли не самой яркой чертой Сэнтина, странным образом действовали на него умиротворяюще. И наоборот, кипучая энергия Сэнтина положительно влияла на обычно спокойный характер Жанны и бодрила ее, так что, если бы не едва заметное напряжение, вызванное, несомненно, подавляемым сексуальным желанием, они, наверное, могли бы стать добрыми друзьями.
Но легкая напряженность между ними продолжала существовать — отрицать это было бы бессмысленно. Время от времени Жанна ловила устремленные на нее осторожные взгляды Сэнтина, и с развитием их отношений эта настороженность только усиливалась. Он так старательно избегал прикасаться к ней, что Жанне, порой, становилось смешно, хотя она была не менее осторожна. Одного опыта физической близости — вернее, попытки физической близости, которая едва не опалила ей душу, — было вполне достаточно, чтобы Жанна поняла, что шутить с этим не стоит. Поэтому она тоже стремилась вести себя так, чтобы не спровоцировать нечто подобное. Вместе с тем в ней росло и крепло подозрение, что в тот вечер в беседке какая-то часть ее души перешла от нее к Сэнтину, и теперь всегда будет принадлежать ему. Это обстоятельство, как ничто, угрожало ее независимости, ее внутренней целостности, и Жанна вовсе не стремилась к повторению эксперимента.
Теперь ей было ясно, что она недооценила силу собственнических инстинктов Сэнтина. За прошедшую неделю он не сделал ни одного шага, который указывал бы на то, что он собирается воспользоваться своими правами на нее, однако с каждым днем Жанне становилось все яснее, что он считает ее своей исключительной собственностью. Сэнтин ревновал ее даже к Доусону и Стокли, особенно если случайно заставал ее в тот момент, когда она невинно перешучивалась с кем-либо из них. В этих случаях он давал им понять, насколько он недоволен, а впоследствии прилагал все усилия, чтобы ничего подобного не повторилось, так что Жанна почти перестала встречаться с секретарем и дворецким.
Но даже если Жанна не давала ему повода для ревности, Сэнтин порой смотрел на нее с такой неприкрытой властностью, что она испытывала приступы самой настоящей клаустрофобии. Время от времени он принимался задавать ей самые интимные вопросы, и Жанна только крепче сжимала зубы, чтобы не сказать язвительных и резких слов, способных нарушить сложившееся между ними хрупкое равновесие. Единственным, что более или менее выручало ее в подобных ситуациях, была уклончивая вежливость, с которой она отвечала на все его провокации, однако сохранять при этом спокойствие было невыносимо трудно. Сэнтин, похоже, был уверен, что с тех пор, как Жанна окончила школу, она вела самый распущенный образ жизни, и его интерес к ее сексуальному опыту с трудом втискивался в рамки приличий. В его представлениях Жанна была просто заядлой нимфоманкой, переспавшей со всеми мужчинами, которые только встречались на ее недолгом жизненном пути. Не раз Жанна с возмущением думала о том, что, даже если бы все подвиги на любовном поприще, которые он ей приписывал, имели место в действительности, это было бы ее личным делом. Сэнтин, однако, вовсе так не считал и продолжал требовать от нее подробного описания всех любовных интрижек и кратковременных романов, которые, как он считал, завязывались у нее с университетскими преподавателями, с работниками на ферме, а то и с водителями грузовиков, которые подвозили ее по дороге из заповедника в Оклахому и обратно. В ответ Жанна пыталась шутить или просто отмалчивалась, когда у нее не хватало сил терпеть его каверзные вопросы, однако ее молчание только подливало масла в огонь его ревнивого интереса.
