– Вам нравится? – спросила Дерт.
Кейт посмотрела в ту сторону, куда указывала экономка.
Далеко внизу расстилалась полоса скошенного поля. Дальше к северу виднелись скалы, которые Кейт увидела еще с берега. С высоты она могла видеть, как волны бьются о темные утесы – такие же дикие и мрачные, как бурное, неспокойное море.
– Это прекрасно! – прошептала Кейт.
– В самом деле? – спросила Дерт. – Не всякому пришелся бы по душе такой вид.
– Как будто каждый должен восхищаться только стрижеными газонами, только прирученной травкой, которую, кстати, вы, ирландцы, так любите сажать вокруг домов, – сказал Гэвин, присевший у камина, чтобы высечь огонь. – Некоторых начинает тошнить от такого однообразия.
Дерт фыркнула.
– Можно подумать, что скалы отличаются большим разнообразием. А Крейгдью – просто скала на скале.
Еще один порыв ветра колыхнул тяжелые занавеси балдахина.
– Пожалуй, здесь становится слишком прохладно, – Дерт взяла Кейт за руку и подвела к креслу с подушками, которое стояло у камина. – Посидите, отдохните. Я принесу вам чашку крепкого сидра. – Усаживая Кейт в кресло, она коснулась ее коричневого плаща и нахмурилась: – Какая неплотная шерсть. Разве она может согреть человека? – Не давая Кейт времени ответить, она скомандовала: – Гэвин, принеси с постели покрывало.
– «Подай, принеси!» – проворчал Гэвин. Он поднялся, пересек комнату и принес кремового цвета шерстяное покрывало, которое лежало сложенным на кровати. – Что еще прикажете сделать?
– Скажу, если возникнет надобность, – ответила Дерт, набрасывая на плечи Кейт покрывало.
Пушистая, но плотная ткань сразу окутала тело Кейт теплом. И она уже не ощущала резких порывов холодного ветра. Кейт провела ладонью по изумительно мягкой ткани.
– Что это такое? Никогда в жизни не видела ничего более прекрасного.
Выражение лица Дерт неожиданно смягчилось, щеки ее порозовели.
– Правда? – Но, взяв себя в руки, она строго выпрямилась и двинулась к двери. – Но откуда же вы могли видеть? Ведь это я сама ткала ее.
Кейт не успела ничего сказать, как Дерт уже вышла из комнаты.
– На самом деле она не такая строгая, какой старается казаться, – заметил Гэвин. – Хотя, пожалуй, нет. Она и в самом деле довольно суровая. Но вместе с тем – очень хорошая женщина. И тебе повезло, что у тебя будет такая экономка.
Кейт с удивлением посмотрела на Гэвина, не понимая, о чем он говорит.
– У нее все слуги ходят по струнке. Ни в одной комнате замка не найдешь и пылинки. И готовят у нас отлично.
– Она очень... – Кейт колебалась, пытаясь найти подходящее выражение, – энергичная.
Гэвнн, соглашаясь с ней, кивнул.
– Она не позволяет себе присесть ни на минуту. И все вокруг нее тоже должны быть заняты делом.
– И даже Роберт?
– Иногда, – Гэвин усмехнулся. – Первый год она в любую минуту готова была перерезать Джоку горло за то, что он привез ее сюда. Но затем они притерпелись друг к другу.
– У нее есть дети?
– Нет, – покачал головой Гэвин. – И все свое время и силы она отдает замку.
Кейт надеялась, что сумеет, сохранив свою свободу действий, приспособиться к условиям жизни замка. Но оказалось, что всему здесь задает тон Дерт. И обитатели замка подчиняются выработанным ею правилам поведения.
– Ты привыкнешь к ней, – заверил Гэвин, уловив смутное беспокойство, что пробежало по ее лицу. Дерт, конечно, немного резковата, но это не означает, что она тебя не уважает. У горцев, как правило, слуги становятся членами семьи.
Но Кейт меньше всего беспокоило, будут ли ей оказывать должное уважение. Она снова, посмотрела на окно. Дерт не дала ей как следует насладиться витражами.
– Я никогда раньше не видела, чтобы в домах были такие окна. Мне казалось, что такое может быть только в церкви.
– Все окна в замке из разноцветного стекла. Дед Роберта после женитьбы решил украсить свое жилище. Его невеста пожаловалась, что все здесь производит на нее гнетущее впечатление. И тогда он вызвал художника и стеклодува из Франции. Замок изначально был построен для того, чтобы отражать нападение врагов. Такое сооружение трудно украсить. Но дед считал, что цветные стекла оживят его.
Гэвин покачал головой.
– К сожалению, мать Роберта они раздражали не меньше, чем наша вера, которую она считала язы~ ческой.
– Тогда она просто очень глупая женщина. Разве можно считать греховным то, что так прекрасно?
Гэвин встал рядом с ней.
– Мальчишкой я засматривался на стекла так подолгу, что забывал обо всем на свете и начинал представлять, что я тот самый воин с могучими руками и громадным мечом... – Он покачал головой. – Haверное, это еще одна причина, почему я решил отправиться с Робертом за испанским золотом. Но очень скоро я понял, что никогда не смогу получать удовольствие от того, что мне удалось заколоть человека.
– Не жалей об этом. У каждого свое призвание.
Не обязательно всем быть воинами и размахивать мечами.
Гэвин кивнул.
– Надеюсь, когда я больше не понадоблюсь Роберту как телохранитель, то стану бардом.
– Бардом?
– Да. У каждого владельца замка должен быть свой певец, который рассказывает о том, что было: о сражениях, победах и вообще о самых важных событиях в истории клана.
– А разве эти истории не записываются?
Гэвина даже передернуло от такого вопроса.
– Тонкая вязь рассказа, которую ведет истинный бард, не идет ни в какое сравнение с тем сухим изложением, что остается на пергаменте.
– Прости мою оплошность, – торжественно сказала Кейт, пряча улыбку. – Но я никогда еще не встречалась с истинными бардами.
– Оно и видно, – ответил Гэвин. – Но я прощаю тебя. – Улыбка осветила его чистое лицо и ясные глаза. – Я даже попробую развлечь тебя своими песнями. Уверен, что Роберт будет занят разговором с Джоком еще довольно долго.
– Ты собираешься спеть мне какую-нибудь историю?
– О нет! Ты заслуживаешь более торжественной встречи. – Он повернулся. – Я схожу за волынкой.
– Я еще ни разу не слышала, как играют на волынке, – осторожно заметила она. – Думаешь, это и в самом деле будет приятно?
– Конечно! – Гэвин весь светился от предвкушения удовольствия. – Нет на свете инструмента более нежного и проникновенного. Звук волынки завораживает, поверь мне.
– Все, хватит! – Кейт закрыла уши ладонями. – Больше не могу этого выносить.
Но Гэвин не слышал ее: раздирающее уши пронзительное мяуканье заглушило бы что угодно. И Гэвин с упоением продолжал играть.
