Ларвия замолчала, как бы обдумывая, что сказать? Вериг изучал ее лицо: для чего вызвала? Сообщить, что продает? Могла бы вообще ничего не говорить. Проснувшись однажды утром, узнал бы, что принадлежит другим хозяевам, так как договор с ее дедом аннулируется, – раб не заслуживают объяснений.
– Можно доверить тебе одну тайну? – медленно проговорила она.
Вериг, переведя дыхание, стал ждать.
– У моей сестры… взаимоотношения… с центурионом, – смело выговорила она.
Вериг уже давно научился скрывать свои эмоции, но такое сообщение поразило даже его.
– Ваша сестра? Весталка? – спросил он недоверчивым тоном.
– Да, верно. И будет встречаться с ним в моем доме каждый базарный день.
Вериг молчал.
– Я решила доверить тебе эту тайну, потому что мне нужна чья-то помощь. У тебя особое положение среди рабов в доме, поэтому ты справишься с этим лучше всех.
– Нестору известно об этом?
– Кроме тебя, никто ничего не знает.
Вериг обдумал сказанное, а затем спросил:
– Что надо делать?
– Самое главное – сохранить эти отношения в тайне любой ценой. Не надо объяснять, почему. Тебе известны римские законы о весталках?
– За нарушение клятвы им грозит смерть.
– Совершенно верно. Не могу одна уследить за всем, что происходит в доме. И хотя буду предпринимать все меры предосторожности, чтобы скрыть их встречи, прошу, чтобы ты охранял мою комнату, когда гость Юлии будет находиться здесь, и вмешался, если случится что-то такое, что может выдать их. Ясно?
Вериг кивнул.
– Каково наказание за соучастие и содействие этим встречам?
– Не хочу сейчас говорить об этом, – мрачно произнесла Ларвия. – Но кое-что добавлю.
Вериг взглянул на нее.
– Центуриона зовут Деметр.
Лицо Верига осталось непроницаемым.
– Уверена, ты помнишь его. Он хотел пронзить тебя мечом, когда увидел здесь на приеме в честь Ливии, – сухо констатировала Ларвия.
– Я всегда помню об условиях контракта о моем освобождении, – спокойно ответил Вериг. – Сделаю все, что скажете.
– Прекрасно. Деметр придет сюда в следующий базарный день. Сообщу, когда он появится в доме.
Вериг поднялся.
– И вот еще что, – сказала Ларвия.
Вериг остановился.
– Нестор жалуется, что ты постоянно споришь с ним. Вижу, что он стар и привык все делать по-своему. Пожалуйста, делай все так, как он говорит, – у меня нет времени каждый раз, когда получается не так, как ему хочется, приглаживать его растрепанные перья.
Вериг склонил голову.
– На этом все.
Вериг покинул комнату.
* * *
Когда Марк вернулся в казармы, его ждал Лисандр, раб, прикрепленный к его когорте.
– Пока ты отсутствовал, на твое имя пришло послание, – Лисандр с серьезным видом вручил ему туго скрученный свиток пергамента. На пергаменте была печать Римской республики «СНР», что означало «сенат и народ Рима». Марк заметил, что надпись на печати увенчивалась пучком прутьев, символизирующих единство римского народа, и изображался также топор, который разрешалось включать в герб только диктатору.
Послание прислал Цезарь.
Лисандр, также прекрасно разбиравшийся в гербах, внимательно следил за лицом центуриона.
– Кто его принес? – поинтересовался Марк.
– Тиберий Юний Германик, – сообщил Лисандр. Марк задумался: Германик, главный фехтовальщик первой когорты и, соответственно, один из самых доверенных лиц Цезаря.
Должно быть, произошло что-то важное.
– Можешь идти, – приказал Марк рабу.
Когда Лисандр ушел, Марк огляделся вокруг, убедился, что он один, и, удалив печать, развернул пергамент.
Цезарь, как всегда, был краток и сообщал только о сути дела. «Приходи в полночь в южное караульное помещение, – гласило послание, – постарайся, чтобы тебя никто не увидел». И все.
Марк выглянул наружу посмотреть на ночное небо – по положению Полярной звезды понял, что полночь не так далеко. Тот факт, что послание принес Тиберий и через Лисадра передал ему, говорил о том, что все трое являлись доверенными людьми диктатора и Цезарь не хотел, чтобы об этом кто-то узнал.
Покинув казармы, центурион прошел мимо спальных корпусов со спавшими солдатами, и вышел на Марсово поле.
Пересекая площадку для стрельбы из лука, почувствовал, как его ноги, обутые в сандалии, погружались в топкую землю: вокруг маячили круглые мишени, словно призраки. Услышав чьи-то голоса, спрятался за кучей чучел – парусиновых мешков в виде конечностей, набитых соломой, используемых для обучения греческой борьбе. Подождав, пока голоса стихнут, продолжил путь.
Римляне вставали вместе с восходом солнца и спать ложились рано, поэтому на его пути не встречался никто, кроме солдат, стоявших на часах. В караульном помещении света не было видно, и он заколебался, не ошибся ли; может, в приказе называлась следующая ночь? Затем из темноты возникла фигура и подала ему знак следовать за ней.
– Мы ждали тебя, – сообщил Тиберий, открывая дверь в небольшую, плохо оштукатуренную комнату, в которой уже находились с десяток человек, столпившихся вокруг медника, стоявшего на полу, и своими телами загородившими свет, чтобы снаружи казалось, будто в караульном помещении никого нет.
Марк присоединился к собравшимся, присел на корточки рядом с Тиберием и кивнул остальным, чьи лица освещались отблесками огня: Марк Антоний, племянник Цезаря Октавиан, Лепид, Артемидор и остальные, которых Марк знал, как самых верных друзей и советников Цезаря. Диктатор встал и обратился к ним, все присутствующие вглядывались в него.
– Я собрал вас всех, потому что сегодняшние события в сенате убедили меня, что враги не успокоились, а продолжают свое дело, – устало сообщил Цезарь.
Все ждали. То, что он сообщил, не являлось новостью.
– Вы, наверное, помните, что во время праздника Луперкалии, когда мне вручили пожизненный пост диктатора, я сидел на ростре,
[24]
и в это время на форум вбежали луперки, среди которых находился и Антоний, юлианский жрец. Он попытался возложить на мою голову царскую корону, которую я отверг, сказав: «Только Юпитер может быть царем Рима». А затем приказал отнести корону на Капитолий. Тогда же посчитал, что этим рассеял существовавшее мнение о моем стремлении добавить к присужденным титулам еще и царскую корону.
Несколько человек переглянулись, а Антоний невольно заерзал. Цезарь уже правил всей страной, но большинство присутствующих знали, что римляне ненавидят идею верховного правителя, воплощенную в царской короне, как противоречащую духу республики и идеалу, который они лелеяли, даже если во время правления Цезаря действительность далеко не соответствовала ему. Лозунг – «первый среди равных» – более соответствовал взглядам римлян, чем понятие о монархии, которое означало, что монарх стоит над всем народом.
