– Уверена, ничего серьезного. Парис считает, что это женское недомогание из-за отсутствия деторождения.
Лицо у Марго прояснилось.
– Такое иногда бывает.
– Да, знаю. Поэтому не надо волноваться, я тороплюсь к Ливии – она не любит, когда ее заставляют ждать.
Марго поправила драпировку на накидке Юлии.
– Поговорим, когда вернешься.
Юлия прошла через зал атрия, освещенный факелами, звук ее шагов по мраморному полу эхом раздавался по залу. В апартаменты Верховной Жрицы можно было попасть, пройдя мимо статуй Юпитера и Минервы, Дианы и Марса, установленных на пьедесталах или в нишах стен, у их подножия лежали подношения весталок: ранние весенние цветы, стебли злаков или колосья – жрицы ублажали богов. В апартаменте Ливии ее приняла Данута, личная рабыня Верховной Жрицы.
– Твоя госпожа готова меня принять? – спросила Юлия.
Данута поклонилась и показала знаком, что Юлия может войти. Когда Юлия вошла, рабыня вернулась в зал и закрыла за собою дверь.
Апартаменты Ливни выделялись своей роскошью в атрии: дорогой мозаичный пол, богатые гобелены, вся мебель инкрустирована ляпис-лазурью, факелы создавали в комнатах мягкий голубоватый отсвет. Ливия сидела на диване, обитым шелком, с изогнутыми ручками красного дерева. Увидев Юлию, улыбнулась и сделала знак сесть напротив нее.
– Приветствую тебя, дочь Весты, – произнесла Ливия, и Юлия поняла, что беседа будет носить официальный характер.
– Благодарю вас, мать моя, – спокойно ответила Юлия, употребив официальное приветствие.
– Я попросила придти тебя сюда, потому что беспокоюсь о тебе, – начала Ливия и остановилась, взглянув на Дануту, появившуюся в комнате с подносом в руках, на котором лежали нарезанные дольками фрукты и два бокала козьего молока с медом. Служанка, поставив поднос на небольшой столик перед диваном, вопросительно взглянула на Ливию, та подала знак уйти.
– Со мной ничего особенного не случилось, – произнесла Юлия после того, как Данута вышла.
– А я так не считаю: ты стала нервной и рассеянной, а во время последней службы перепутала слова молитвы-мольбы, а теперь консультируешься у врача в доме Сеяна.
– Да, перепутала дни жертвоприношений: произнесла молитву о спасении против чумы вместо молитвы о безопасности римского государства – любой мог сделать такую ошибку. Ошиблась в первый раз.
– Именно это мне и хочется тебе сказать. Что-то тревожит тебя.
– Плохо себя чувствовала. Именно поэтому была рассеянной.
– Что сказал врач Парис?
– Считает это женским недомоганием. Ливия вопросительно подняла брови.
– Из-за отсутствия деторождения, – пояснила Юлия.
– Понимаю. Такое случалось у наших сестер и раньше. Кажется, это первое, что приходит на ум врачам, когда они не могут объяснить причину заболевания, считая, что девственность вредна для здоровья и является причиной всех недомоганий.
Юлия молчала: Ливия очень умна, а за двадцать пять лет служения богине Весте повидала многое, – такую не так-то легко одурачить.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – предложила Ливия.
Юлия отрицательно покачала головой.
– Не понимаю, зачем тебе нужно так часто встречаться с этим врачом? – продолжала Ливия, потягивая из бокала молоко.
– Наверное, решил понаблюдать, как помогает лечение. Рекомендует настойку наперстянки, которую пришлет сюда завтра утром.
– Наперстянка? От болей? – спросила Ливия, хорошо знакомая с лечебными свойствами многих трав.
– Да, – отозвалась Юлия, сожалея о том, что затеяла этот разговор. Ей не приходилось раньше обманывать, и у нее не было никакого опыта.
– Должно быть, испытываешь неудобства из-за боли, – решила Ливия.
– Только в определенное время.
Ливия наклонилась к столу и поставила бокал на поднос.
– Очень хорошо, – решительно проговорила она, – Можешь продолжать встречаться с врачом, но ты меня должна держать в курсе хода лечения. Твое здоровье для меня очень важно – нельзя служить богине, если не можешь отдавать ей всю себя.
– Понимаю, – смиренно произнесла Юлия.
– Можешь идти, – разрешила Ливия, не глядя на нее. Юлия поднялась и быстро покинула апартаменты Ливии Версалии, руки ее так сильно дрожали, что она их сильно сжала, чтобы унять дрожь.
Неужели Верховная Жрица что-то пронюхала? Ходили слухи, что у нее повсюду шпионы. Обладая большой властью, она делала все, чтобы защитить ее. Может, и правда, что общается прямо с богиней, как предполагали особо суеверные люди. Каково бы ни было объяснение, но у нее, кажется, гораздо больше информации, чем позволяло ее уединенное положение. Сохранение чистоты весталок – ее первостепенная задача, и она пожертвует Юлией, не задумываясь, если та угрожает репутации храма.
– С тобой ничего не случилось, Юлия Розальба? – раздался голос Дануты, и Юлия вздрогнула от неожиданности.
– Почему ты спрашиваешь? – поспешно спросила Юлия, обернувшись к служанке.
– Ты стояла посреди зала и смотрела в никуда.
– Задумалась, – объяснила Юлия. – Есть о чем подумать. Тебе что, нечем заняться?
Данута, всегда очень важная – как-никак доверенное лицо Ливии Версалии, – опустила глаза и пошла прочь. Юлия судорожно вздохнула, решив, что нужно научиться держать себя в руках. Если начнет срываться на слугах, это станет еще более подозрительным.
Как ей хотелось сейчас поговорить с Марком.
До следующего же базарного дня так далеко.
* * *
– Очень хорошо, Эндемион, – заключила Ларвия, рассматривая портрет, законченный художником.
– Я тоже так считаю, портрет удался. Собираюсь выставить его в витрине мастерской и лишь через месяц отдам гильдии, – художник взглянул на Верига, стоявшего на улице, и тихо добавил. – Вы уверены, что он не согласится позировать?
Ларвия вздохнула.
– Хорошо. Иди спроси его сам.
– Вы разрешаете?
– Да.
Эндемион вышел из лавки и имел очень короткую беседу с галлом, вернулся с возмущенным лицом.
– Что он сказал тебе, Эндемион? – поинтересовалась Ларвия, не скрывая насмешки.
– Ответил, что существуют более легкие пути зарабатывания денег.
– Что он имел в виду?
– Очевидно, решил, что мои намерения не ограничатся скульптурным классом.
– А разве не так? – смеясь, спросила Ларвия.
– Я не такой похотливый, каким меня считают, – натянуто ответил Эндемион. – В любом случае, даже представить себе не могу, какие можно иметь отношения с таким гигантом. Если бы посчитал себя оскорбленным, то мог бы убить меня. Я же представлял, что из него получился бы прекрасный натурщик, но теперь официально заявляю, что отказываюсь от этой мысли.
