Джоунси тоже опускается на колени, и теперь все трое
окружают Бива: Генри и Пит с боков, Джоунси спереди. На подбородке Джоунси
следы рвоты. Он пытается вытереть их, но Бив перехватывает его руку. Мальчики
стоят на коленях под кленом, внезапно став единым целым. Оно совсем короткое,
это ощущение единения, но столь же яркое и живое, как их сны. В сущности, это и
есть сон, но сейчас они бодрствуют, все мысли рациональны, и окружающий мир
вполне реален.
Теперь испуганные глаза Бива устремлены уже на Джоунси. И
это руку Джоунси он сжимает.
— Она лежала в канаве, и глаза были забиты грязью.
— Да, — произносит Джоунси дрожащим голосом. — О Господи,
так оно и было.
— Сказал, что мы еще встретимся, помните? — спрашивает Пит.
— Что он еще встретит нас. По одному или всех вместе. Он так сказал.
Генри слышит все это, как сквозь толстый слой ваты, потому
что вернулся в сон. На место происшествия. Под захламленной насыпью, у
небольшого вонючего болотца, образованного стоками из забитой дренажной трубы.
Он знает это место, на шоссе № 7, старой дороге Дерри — Ньюпорт. В затянутой
ряской воде валяется горящая машина. Ветер разносит вонь бензина и тлеющих шин.
Даддитс плачет. Даддитс сидит на замусоренном склоне, прижимая к себе желтую
коробку со Скуби Ду, и рыдает так, что сердце разрывается.
Из окна перевернутого автомобиля свисает рука — тонкая,
маленькая, с ярко-красными ногтями. Еще двоих выкинуло наружу, одного отбросило
почти на тридцать футов. Он лежит лицом вниз, но Генри узнает его по гриве
мокрых от крови светлых волос.
Это Дункан, тот самый, который сказал, что мы никому ничего
не расскажем, потому что мертвые молчат. Только умереть пришлось самому
Дункану.
Что-то проплывает мимо, слегка задев ногу Генри.
— Не поднимай! — резко кричит Пит, но Генри его не слушает.
Он подносит к глазам коричневый замшевый мокасин и едва
успевает осознать, что это, как Бивер и Джоунси визжат в ужасающей ребяческой
гармонии страха. Они стоят по щиколотку в вонючей грязи, оба в охотничьей
одежде: Джоунси в новой пронзительно-оранжевой куртке с капюшоном, специально
купленной на этот случай у «Сирса» (и миссис Джоунс по-прежнему истерически
рыдает, в непоколебимой уверенности, что сына непременно убьют случайным
выстрелом, сразят во цвете лет), Бивер в порядком измочаленной мотоциклетной
«косухе» («Ах сколько молний», — восхитилась мама Дадди, завоевав тем самым
вечные любовь и обожание Бивера), рукава которой перехвачены оранжевыми
косынками. Они не смотрят на третье тело, лежащее прямо у дверцы, со стороны
водителя, только Генри (все еще держащий мокасин, это крошечное полузатонувшее
каноэ) успевает бросить в ту сторону быстрый взгляд. Остальные старательно
отводят глаза, потому что с третьим что-то неладно, непоправимо, трагически
неладно, настолько, что в первое мгновение Генри не сознает, что именно. Потом
понимает, что над высоким воротником школьной куртки ничего нет. Бивер и
Джоунси кричат, поскольку первыми успели заметить то, что должно было там
находиться. Они увидели голову Ричи Гренадо, лежащую лицом вверх. Открытые
глаза невидяще смотрят в небо. Вокруг покачиваются залитые кровью метелки
рогоза. Генри мгновенно узнает Ричи, хотя переносицу уже не украшает полоска
пластыря. Но разве можно забыть малого, который пытался накормить Даддитса
дерьмом, в тот день, на задах заброшенного здания?
А Дадс продолжает заливаться слезами, и жалобные звуки
проникают в голову гриппозной тяжестью, сверлят виски и сводят Генри с ума. Он
бросает мокасин и, шлепая по воде, идет туда, где стоят, цепляясь друг за
друга, Бивер и Джоунси.
— Бивер! Бив! — орет Генри, но пока не подходит ближе и не
встряхивает Бива, тот, как в трансе, продолжает пялиться на оторванную голову.
Наконец он зябко ежится.
— У него нет головы, — сообщает он, словно это и без того не
очевидно. — Генри, у него нет…
— Плюнь ты на его голову, позаботься о Даддитсе! Заставь его
прекратить этот чертов вой!
— Да, — кивает Пит и, бросив последний взгляд на голову, на
последний смертный оскал, отворачивается. Губы его нервно вздрагивают. — Я
сейчас на стенку полезу!
— И я за тобой, — говорит Джоунси. На пламенеющем оранжевом
фоне его кожа отливает нездоровой желтизной прогорклого сыра. — Пусть он
замолчит, Бив.
— К-к-к…
— Не будь остолопом, спой ему гребаную песню! — вопит Генри,
ощущая, как болотная грязь продавливается сквозь пальцы. — Колыбельную, чертову
колыбельную!
Бивер непонимающе таращится на них. Постепенно его глаза
немного проясняются. Сообразив, в чем дело, он кивает и бредет к насыпи, где
сидит Даддитс, прижимающий к груди желтую коробку и надрывно рыдающий, совсем
как в тот день, когда они его встретили. Теперь Генри видит то, что сначала
ускользнуло от его внимания: кровь, запекшуюся под носом Даддитса, повязку на
левом плече, из которой торчит что-то, похожее на кусок белого пластика.
— Даддитс, — шепчет Бив, подходя ближе. — Дадди, милый, не
плачь. Не плачь и не смотри на это, такое не для тебя, ты и без того…
Сначала Даддитс, не слушая, продолжает голосить.
Доревелся до того, что носом кровь пошла, уж это точно, но
что это за белая штука у него на плече? — думает Генри.
Джоунси прижал ладони к ушам. Пит держится за макушку,
словно боясь, что ветер унесет и его голову. Но тут Бивер обнимает Даддитса,
совсем как несколько недель назад, и начинает петь высоким чистым голосом,
который так странно слышать от огольца вроде Бива.
— Спи, дитя, Господь с тобой, ночь несет тебе покой…
И, о чудо из благословеннейших чудес: Даддитс начинает
успокаиваться.
— Где мы, Генри? — произносит Пит, не шевеля губами. — Где
мы, на фиг?
— Во сне, — говорит Генри, и сразу все четверо оказываются
на коленях под кленом рядом с «Дырой в стене», дрожащие от холода и в одном
нижнем белье.
— Что? — Джоунси, вырвав руку, вытирает рот. Ощущение
единства прервано, и реальность вторгается в оцепенение. — Что ты сказал,
Генри?
Генри чувствует, как уходят, отдаляются их мысли, как
отстраняются они друг от друга, и думает:
Зря все это. Нельзя нам сейчас быть вместе. Иногда лучше
остаться одному. Без свидетелей.
Да, одному. Наедине со своими мыслями.
— Я видел дурной сон, — говорит Бивер, словно пытается
объяснить что-то себе, а не друзьям. Медленно, как под гипнозом, он отстегивает
карман куртки, вытаскивает леденец на палочке и, не разворачивая, сует в рот
палочку и принимается грызть. — Приснилось…
