Ну ты и даешь, Пит! Что это с тобой? Чистишь зубы по большим
праздникам?
Трубку поднимают на третьем звонке.
— Алло?
Это Роберта, и судя по голосу, лишенному обычных
жизнерадостных ноток, она чем-то расстроена. Нетрудно понять чем: даже сюда
доносится жалобный вой Даддитса. Джоунси знает, что Элфи и Роберта не
воспринимают плач сына, как их четверка: в конце концов они люди взрослые. Но
кроме всего, еще и его родители, и явно чувствуют что-то, поэтому Джоунси
сильно сомневается, что сегодняшнее утро выдалось для миссис Кэвелл особенно
радостным.
О Господи, как можно так топить? Что они подбрасывают в эту
гребаную печку? Плутоний, что ли?
— Говорите, кто это, — нетерпеливо звучит в трубке, что
совершенно не похоже на неизменно приветливую миссис Кэвелл. Сколько раз она
твердила мальчикам, что самое главное для матери такого необыкновенного
создания, как Даддитс, — это терпение. Она училась терпению на протяжении всей
жизни рядом с Даддитсом. Но сегодня утром все не так. Сегодня она цедит слова
так, будто зла на кого-то, что уж совсем немыслимо. — Если вы что-то продаете,
простите, у меня нет времени говорить. Я очень занята и…
И все это под неумолчный рев Даддитса.
Еще бы, не занята, думает Джоунси. Он достает тебя с самого
рассвета, и к этому времени ты наверняка уже на стенку лезешь.
Генри тычет Джоунси локтем в бок и грозит кулаком, что,
очевидно, означает: «Давай же!» И хотя Джоунси морщится от боли, все же локоть
— штука полезная. Если она повесит трубку, ему снова придется иметь дело с этой
сучкой-телефонисткой.
— Миз Кэвелл… Роберта? Это я, Джоунси.
— Джоунси?
Он кожей ощущает ее невыразимое облегчение: она так страстно
хотела, чтобы друзья Даддитса позвонили, что сейчас почти уверена: воображение
играет с ней дурную шутку.
— Да. Я и остальные парни. — Он протягивает трубку.
— Привет, миссис Кэвелл. — Это Генри.
— Эй, как дела? — Пит.
— Привет, красавица, — произносит Бив с идиотской улыбкой.
Он, можно сказать, влюблен в Роберту с того дня, когда они встретились.
Ламар Кларендон оборачивается на голос сына, морщится и
снова принимается оценивать сравнительные достоинства «Чирриоз» «и «Шреддид
Уит»
[59]
. «Валяйте, — бросил он Биву, когда тот сказал, что они хотят позвонить
Даддитсу. — Понять не могу, с чего вам вдруг взбрело говорить с этим
тыквоголовым, но если хотите бросать деньги на ветер, ради бога».
Джоунси снова подносит трубку к уху и успевает уловить
обрывок фразы:
— …вернулись в Дерри? Я думала, вы охотитесь где-то в Кинео.
— Нет, мы все еще здесь, — отвечает Джоунси и, оглянувшись
на друзей, с удивлением замечает, что они почти не вспотели, разве что лоб
Генри чуть влажный, на верхней губе Пита несколько крошечных капелек и все. Ну
просто Психербург какой-то! — Мы просто думали… э… что, пожалуй, лучше
позвонить.
— Вы знали.
Голос спокойный, бесстрастный. Не рассерженный. Не
отчужденный. Но и не вопрошающий. Констатирующий.
— Э-э-э… — Он поправляет ворот рубашки. — Да.
Любой на ее месте засыпал бы его сотнями вопросов, начиная с
«откуда вы узнали» и «что, во имя Господа, с ним творится», но Роберта не
любой-всякий, и, кроме того, почти целый месяц наблюдала их рядом со своим
сыном. Поэтому и говорит:
— Подожди, Джоунси. Сейчас я его позову.
Джоунси ждет. Издалека доносятся рыдания Даддитса и тихие
уговоры Роберты. Она объясняет. Утешает. Заманивает его к телефону. Повторяет
магические имена:
«Джоунси, Бивер, Пит, Генри».
Вопли приближаются, и Джоунси ощущает, как они вонзаются в
голову, тупой нож, который мнет и крошит плоть, вместо того чтобы резать.
У-У-У-У. По сравнению с плачем Даддитса локоть Генри кажется нежными объятиями.
И тропический дождь льется по шее солеными потоками. Взгляд устремлен на две
таблички над телефоном. Первая гласит: ограничьте время разговора пятью
минутами, пожалуйста. На второй еще одна просьба: никаких непристойностей по
телефону. Под ней кто-то нацарапал:
КАКОЙ КОЗЕЛ ЭТО СОЧИНИЛ?
Но тут трубку берет Даддитс, и в ухо Джоунси ввинчивается
ужасный громовой рев. Джоунси морщится, но, несмотря на боль, сердиться на
Дадса невозможно. Здесь они вместе, все четверо, а он там один. До чего же
все-таки странное создание! Господь покарал и благословил его одновременно, и
при мысли об этом у Джоунси голова идет кругом.
— Даддитс, — говорит он, — Даддитс, это мы. Я Джоунси.
И передает трубку Генри.
— Привет, Даддитс, это Генри.
Трубка у Пита.
— Привет, Дадс, это Пит, не плачь, все хорошо…
Пит быстро сует трубку Биву, который опасливо осматривается,
забивается в угол, вытягивая шнур на всю длину, прикрывает микрофон, чтоб
старики у печки (не говоря уже о собственном старике) не расслышали, и поет
первые две строчки колыбельной. Потом замолкает, прислушивается и, сложив в
кружок большой и указательный пальцы, гордо трясет перед носами приятелей. И
отдает трубку Генри.
— Дадс? — Опять Генри. — Это просто сон, Даддитс. Ничего
такого не было на самом деле. Ладно?
Ничего не было и все кончено. Только…
Генри слушает. Джоунси пользуется возможностью, чтобы
сбросить фланелевую рубашку. Футболка под ней мокрая насквозь.
В мире есть еще миллиард вещей, о которых Джоунси не знает:
какого рода связь существует, например, между ними и Даддитсом, но одно ему
известно точно — больше он не может оставаться в магазине Госслина. Джоунси
кажется, что это его бросили в проклятую печку. Должно быть, у старперов,
играющих в шашки, вместо костей лед.
Генри усердно кивает:
— Точно, как в страшном кино. — Прислушивается и хмурится: —
Вовсе нет. И никто из нас тоже. Мы и пальцем его не тронули. И никого из них.
И тут Джоунси осеняет. Вранье. Трогали! Не хотели, конечно,
но тронули. Боялись, что Ричи исполнит свою угрозу разделаться с ними, и
поэтому достали его первыми.
Пит протягивает руку, и Генри говорит:
— Пит хочет потолковать с тобой, Дадс.
Он отдает трубку Питу, и Пит советует Даддитсу забыть обо
всем и наплевать, будь спокоен, милый воин, они скоро вернутся и сыграют все
вместе, вот уж повеселятся, на всю катушку, ну а пока…
