Джоунси поднимает глаза к табличке, той, на которой просят
ограничить время звонка пятью минутами. Какая идея, какая чудесная идея! Да и к
чему разводить слюни. И так ясно, что ситуация с Даддитсом под контролем.
Но прежде чем он успевает вмешаться, Пит отдает трубку ему.
— Он хочет поговорить с тобой, Джоунси.
В первое мгновение он едва не бросается к двери. Черт с ним,
с Даддитсом, черт с ними со всеми!
Но это его друзья, все они заражены одним и тем же сном, в
котором сделали то, чего вовсе не хотели (врун, врун гребаный, сам знаешь, что
хотели!) и их глаза удерживают его на месте, несмотря на жару, которая теперь
сдавливает его грудь удушливыми тисками. Их глаза твердят, что он часть всего
этого и не должен уходить, пока Даддитс еще у телефона. Так не по правилам. Не
по правилам той игры, которую они ведут.
Это наш сон, и он еще не кончился, кричат глаза всех троих,
и особенно Генри. Он начался с того дня, как мы нашли его позади «Братьев
Трекер», на коленях и почти голого. Он видит линию, и теперь мы тоже видим.
Пусть по-другому, но какой-то частью внутреннего зрения мы постоянно видим
линию. И будем видеть, пока живы.
В их глазах светится что-то еще, неотступное, не дающее
покоя, которое будет преследовать их до конца жизни и бросит тень даже на самые
счастливые дни. Ужас того, что они сделали. Сделали в так и не запомнившейся
главе их совместного сна.
Все это не дает Джоунси шагнуть к двери и заставляет взять
трубку, хотя он изнемогает. Вялится, поджаривается, тает, мать твою.
— Даддитс, — говорит он, и даже голос пышет жаром. — Все
хорошо, честное слово. Я сейчас отдам трубку Генри, здесь дышать нечем, хочу
глотнуть свежего…
Но Даддитс прерывает его, неожиданно громко и настойчиво:
— Е ыыди! Оси, е ыыди! Ей! Ей! Итер Ей!
Они всегда понимали его лопотание, с самого первого дня, и
Джоунси без труда разбирает: «Не выходи! Джоунси, не выходи! Грей! Грей! Мистер
Грей!»
Джоунси открывает рот. Он глядит мимо раскаленной печки,
мимо прохода между полками, где страдающий похмельем отец Бива тупо изучает
консервированные бобы, мимо миссис Госслин, восседающей за старым обшарпанным
кассовым аппаратом, в переднее окно, служащее неким подобием витрины. Стекло до
невозможности грязное и обклеенное плакатами, рекламирующими все на свете — от
сигарет «Уинстон» и эля «Мусхед» до церковных благотворительных ужинов и
пикников в честь Четвертого июля, которые устраивались еще в те времена, когда
президентом был арахисовый король… но все же осталось еще достаточно места,
чтобы выглянуть наружу и увидеть существо, ожидающее его во дворе. То самое,
что подкралось сзади, пока он пытался удержать дверь ванной. То самое, что
через много лет украло его тело. Голая серая фигура переминается около
бензоколонки на беспалых ногах, не сводя с Джоунси черных глаз. И Джоунси
думает:
Это не их истинный облик. Такими мы их видим. Именно такими.
И словно желая подчеркнуть это, мистер Грей поднимает руку и
резко бросает вниз. С кончиков длинных серых пальцев (их всего три) слетают и
поднимаются в воздух крохотные красновато-золотистые пушинки. Как «парашютики»
одуванчика.
Байрум, думает Джоунси.
И словно от волшебного слова в сказке все тут же замирает.
Магазин Госслина превращается в гротескный натюрморт. Мгновение — и цвета
медленно испаряются, преобразуя его в старый дагерротип в желтовато-черных
тонах. Друзья становятся прозрачными и тают на глазах. Реальны только две вещи:
тяжелая черная трубка телефона-автомата и жара. Удушливая жара.
— Аай! — кричит Даддитс прямо ему в ухо. Джоунси слышит
долгий, хорошо знакомый прерывистый вздох: это Даддитс набирает в грудь воздух,
пытаясь говорить как можно четче. — Оси, Оси, аай! Аай! А…
2
…вай! Вставай, Джоунси, вставай!
Джоунси поднял голову, но в первый момент ничего не увидел.
Волосы, спутанные, влажные от пота, лезли в глаза. Он нетерпеливо откинул их,
надеясь оказаться в своей спальне, либо в «Дыре в стене», либо, что еще лучше,
в Бруклине, — но безуспешно. Он по-прежнему в офисе братьев Трекер. Заснул за
письменным столом и видел во сне, как они звонили Даддитсу сто лет назад. Все
так и было, если не считать умопомрачительной жары. По правде говоря, в
магазине всегда было прохладно, мало того, старик Госслин строго за этим
следил. Жара вкралась в его сон, потому что здесь дышать было нечем. Иисусе,
тут не меньше ста градусов, а может, и все сто десять
[60]
.
Отопление испортилось, подумал он, поднимаясь. А может,
пожар. Так или иначе, нужно выбираться отсюда, пока я не спекся заживо.
Джоунси выбрался из-за стола, почти не заметив того, что
стол изменился, едва обратив внимание на какой-то предмет, коснувшийся макушки,
когда он спешил к двери. Он уже потянулся одной рукой к засову, а другой — к
«собачке», как вдруг вспомнил крик Даддитса, просившего его не выходить, потому
что за дверью ждет мистер Грей.
Он и правда был там. Прямо у порога. Подстерегал Джоунси на
складе воспоминаний, которым тоже завладел.
Джоунси уперся растопыренными пальцами в дерево филенки.
Влажные пряди снова упали на лоб, но он уже не обращал ни на что внимания.
— Мистер Грей, — прошептал он. — Вы там? Вы ведь там, верно?
Никакого ответа, но мистер Грей был там. Точно там.
Безволосое подобие головы чуть наклонено вперед, стеклянно-черные глаза
уставились на дверную ручку, вот-вот готовую повернуться. Он ждал, когда из
душегубки вывалится Джоунси. И тогда…
Прощайте, назойливые человечьи мысли. Прощайте, раздражающие
и нервирующие человечьи эмоции.
Прощай, Джоунси.
— Мистер Грей, вы пытаетесь меня выкурить?
Ответа он опять не получил, да и ни к чему. Мистер Грей
упоенно орудует всеми кнопками управления, не так ли? Включая и ту, что
контролировала температуру тела. Как высоко он ее поднял? Джоунси не знал, но
чувствовал, что температура продолжает ползти. Удавка, стискивающая грудь,
стала еще горячее и беспощаднее. Он начал задыхаться. Кровь тяжело колотилась в
висках.
Окно. Как насчет окна?
В порыве безумной надежды Джоунси повернулся к окну, спиной
к двери. Но в окне было темно — вот вам и вечный октябрьский полдень семьдесят
восьмого, — а подъездная дорога, идущая вдоль здания, была похоронена под
сыпучими снежными барханами. Никогда, даже в детстве, снег не казался Джоунси
столь заманчивым. Он уже видел, как, подобно Эрролу Флинну в старом пиратском
фильме, летит через стекло, зарывается в снег, охлаждая разгоряченное лицо в
благословенном белом холоде…
