Да, и тут же чувствует, как руки мистера Грея смыкаются на
его горле. Эти руки, хоть и трехпалые, должно быть, сильны и мгновенно выдавят
из него жизнь. Если он хотя бы разобьет окно, чтобы впустить немного свежего
воздуха, мистер Грей тут же подстережет его и набросится, как вампир. Потому
что эта часть Мира Джоунси небезопасна. Эта часть — оккупированная территория.
Выбор Хобсона. Все пути прокляты.
— Выходи, — наконец произнес мистер Грей голосом Джоунси. —
Я не буду тянуть. Все сделаю быстро. Не хочешь же ты поджариться там… Или
хочешь?
Но Джоунси уже разглядел письменный стол, стоявший перед
окном, стол, которого и в помине не было, когда он впервые оказался в этой
комнате. До того, как он уснул, тут возвышалось обыкновенное, ничем не
примечательное изделие какой-то захудалой мебельной фабрички, из тех, что
обычно покупают для небогатых фирм. В какой-то момент, он не мог вспомнить
точно, в какой именно, на столе появился телефон, простой, без наворотов,
черный аппарат, такой же утилитарный и скромный, как сам стол.
Но теперь на его месте оказалось дубовое шведское бюро с
выдвижной крышкой, копия того, что красовалось дома, в его бруклинском
кабинете. И телефон другой: синий «Тримлайн», похожий на тот, что стоит в его
университетском офисе. Джоунси стер со лба теплый, как моча, пот и только
сейчас заметил, что именно коснулось макушки, когда он вставал.
Ловец снов.
Ловец снов из «Дыры в стене».
— Обалдеть, — прошептал Джоунси. — Похоже, я устраиваюсь с
удобствами.
Ну разумеется, почему бы нет? Даже заключенные в камерах
смертников стараются украсить свое последнее пристанище. Но если он может
перенести сюда бюро, Ловец снов и даже телефон, возможно…
Джоунси закрыл глаза, сосредоточился и попытался представить
свой кабинет в Бруклине. Удалось это не сразу, потому что возник непрошеный
вопрос: как это может получиться, если все воспоминания остались за дверью? Но
он тут же сообразил, что все проще простого: воспоминания по-прежнему в его
голове, им просто некуда деваться. Коробки на складе — это всего-навсего то,
что Генри назвал бы «овеществлением», способом представить все то, к чему
получил доступ мистер Грей.
Не важно. Направь все внимание на то, что надлежит сделать.
Кабинет в Бруклине. Постарайся у видеть кабинет в Бруклине.
— Что ты делаешь? — всполошился мистер Грей. Куда подевалась
елейная самоуверенность тона? — Какого хрена ты там вытворяешь?
Джоунси усмехнулся на это «какого хрена», просто удержаться
не смог, но не подумал отвлечься. Не только обстановка, но и стены кабинета…
вон там… у двери, ведущей в крохотную ванную… да, вот он! Термостат фирмы
«Ханиуэлл». И что он должен сказать? Какое-то волшебное слово вроде «сезам,
откройся»?
Да.
По-прежнему не открывая глаз, с легкой улыбкой на залитом
потом лице, Джоунси прошептал:
— Даддитс…
И, распахнув глаза, уставился на грязную обшарпанную стену.
На которой висел термостат.
3
— Прекрати! — завопил мистер Грей, и Джоунси в который раз
поразился до боли знакомым звукам: все равно что слушать магнитофонную запись одной
из собственных, хотя и довольно редких истерик (катализатором обычно служила
возмутительная свалка в чьей-нибудь детской). — Немедленно прекрати! Это должно
прекратиться!
— Поцелуй меня в задницу, красавчик, — ответил Джоунси.
Сколько раз его малыши мечтали сказать отцу что-то вроде этого, когда тот
начинал возникать.
Но тут его посетила гнусная мыслишка. Он скорее всего
никогда больше не увидит свою двухэтажную квартиру в Бруклине, но если и
увидит, то глазами, принадлежащими мистеру Грею. Щека, которую чмокают
ребятишки (Ой, царапает, папа! — наверняка пожалуется Миша), теперь будет щекой
мистера Грея. Губы, которые целует Карла, тоже будут не его. Мистера Грея. А в
постели, когда она сжимает его и вводит в…
Джоунси вздрогнул, потянулся к термостату, с удивлением
отмечая, что предельная цифра шкалы — сто двадцать. Должно быть, единственный в
своем роде.
Он немного повернул переключатель влево, с облегчением
ощутил струю прохладного воздуха и подставил ей разгоряченное лицо. И заметил
высоко на стене вентиляционную решетку. Еще один приятный сюрприз.
— Как ты это делаешь? — прокричал мистер Грей из-за двери. —
Почему твое тело отталкивает байрум? Как ты вообще оказался там?
Джоунси расхохотался. Просто не смог удержаться.
— Прекрати, — произнес мистер Грей. Ледяным голосом. Тем
самым, которым Джоунси предъявлял ультиматум Карле: лечение или развод,
солнышко, выбирай. — Я могу не просто повысить температуру, но и сжечь тебя.
Или заставить тебя ослепнуть.
Джоунси вспомнил ручку, торчавшую из глаза Энди Джанаса,
ужасный звук лопающегося глазного яблока… и зябко передернул плечами. Однако
мистер Грей явно блефовал, и Джоунси не собирался попадаться на удочку.
Ты — последний, а-я-твоя система доставки. И ты не посмеешь
ее уничтожить. Во всяком случае, пока не выполнишь свою миссию.
Он медленно подступил к двери, напоминая себе о
необходимости держать ухо востро, потому что, как сказал Горлум о Бильбо
Баггинсе, «хитрая это штука, прелесть моя, да, очень хитрая».
— Мистер Грей! — тихо окликнул он.
Нет ответа.
— Мистер Грей, какой вы сейчас? И какой — на самом деле? Не
такой серый? Чуть розовее? И на руках еще пара пальцев? Немного волос на
голове? Пытаетесь отращивать пальцы на ногах и гениталии?
Нет ответа.
— Начинаете вживаться в мой образ, мистер Грей? Думать, как
я? И это вам не нравится, верно? Или уже нравится?
Ответа все не было, и Джоунси сообразил, что мистер Грей
ушел. Повернувшись, он поспешил к окну, на ходу отмечая все новые изменения:
литография Карриера и Айвза на одной стене, репродукция Ван Гога на другой:
«Ноготки», рождественский подарок Генри, и магический хрустальный шар, всегда
стоявший у него на столе дома. Но Джоунси почти не обратил внимания на все эти
вещи. Ему не терпелось узнать, что задумал мистер Грей и что так его отвлекло.
4
Оказалось, что внутренность грузовика разительно изменилась.
Вместо обычного унылого буро-оливкового пикапа, выданного правительством Энди
Джанасу (планшетка с бумагами и бланками на пассажирском сиденье, квакающая
рация под приборной доской), на шоссе красовался роскошный «додж рэм» с
шикарным кузовом, сиденьями, обтянутыми серым велюром, и приборной доской,
усеянной кнопками и ручками управления, как у реактивного лайнера «лир».
Наклейка на «бардачке» гласила: Я ЛЮБЛЮ СВОЕГО БОРДЕР-КОЛЛИ. Вышеупомянутый
бордер-колли мирно спал под пассажирским сиденьем, подвернув под себя хвост.
Кобеля звали Лэд. Джоунси чувствовал, что может узнать имя и судьбу хозяина
Лэда, но зачем ему это? Где-то к северу от их нынешнего местонахождения остался
сброшенный с дороги армейский грузовик Джанаса, а рядом валялся труп водителя
этой машины. Джоунси понятия не имел, почему пощадили колли.
