Следи в оба. Просто размышляй о своем и следи в оба за
встречными кораблями, акулами, за всем, что попадется на пути.
Бедро опять разболелось, рюкзак с барахлом оттягивает спину,
и он неуклюже и тяжело спускается по деревянным планкам, приколоченным к стволу
дерева, но стоит ли обращать внимание. Главное, все в порядке. Времена
меняются, но только дурак уверен, что они меняются исключительно к худшему.
Так он считал тогда.
4
Услышав шелест отодвинутой ветки и тихий треск сломанного
сучка — верные знаки появления оленя, Джоунси вспомнил, как отец, бывало,
говаривал: «Удачи за деньги не купишь: сама приходит». Линдси Джоунс,
прирожденный неудачник, иногда высказывался в самую точку, и некоторые
изречения до сих пор хранились в памяти. И вот доказательство его правоты:
после того как Джоунси твердо решил, что покончил с охотой, сюда ломится
добыча, и какая солидная, судя по звукам! Самец, да еще наверняка матерый,
может, с человека ростом.
Ему в голову не могло прийти, что это в самом деле может
оказаться человек. В этой-то глуши, за пятьдесят миль к северу от Рэнгли? До
ближайшего охотничьего лагеря не меньше двух часов ходьбы. Даже единственная
мощеная тропа, ведущая в магазин Госслина (НЕ ПИВО — А ДИВО! ЕЩЕ ЗАХОЧЕШЬ — К
НАМ СНОВА ЗАСКОЧИШЬ), проходила милях в шестнадцати.
Что ж, подумал он, о конце концов, обета я не давал.
Нет, разумеется, не давал. В следующем ноябре он, вероятнее
всего, приедет не с ружьем, а с фотокамерой, но до следующего ноября еще
далеко, и ружье вот оно, под рукой.
Джоунси стащил с себя спальник, слегка морщась от боли в
затекших связках бедра, и схватил верного «гаранда». Совсем ни к чему заряжать
его в последнюю минуту, с этаким громким, отпугивающим оленей щелчком: привычка
— вторая натура, и стоит оттянуть предохранитель, как ружье готово к бою. Это
он проделал, только оказавшись на ногах. Прежнее неистовое возбуждение куда-то
девалось, но что-то былое зашевелилось в душе: пульс участился, и Джоунси это
щекотало нервы. После несчастного случая он радовался подобным реакциям: словно
каким-то образом раздвоился на того, кто беспечно ходил по улицам, не зная, что
ждет впереди, и настороженного, преждевременно постаревшего типа, очнувшегося в
Массачусетской больнице… если это медленное, полунаркотическое вплывание в
реальность можно назвать возвращением сознания. Иногда он снова слышал голос,
чей — непонятно, но только не свой, умоляющий: пожалуйста, прекратите, мне
этого больше не вынести, сделайте укол… где Марси… мне нужна Марси… Ему
казалось, что это голос смерти — смерти, упустившей его на мостовой, а затем
явившейся в больницу, чтобы довершить начатое. Смерти в облике мужчины (а
может, и женщины, трудно сказать), мужчины, терзавшегося болью, кого-то, кто
звал Марси, но имел в виду Джоунси.
Но все это прошло. Он выжил в схватке со смертью, и этим
утром никому, кроме оленя, разумеется, не предстояло умереть (хоть бы это был
самец, которого угораздило оказаться не в то время и не в том месте).
Шорох ветвей и треск валежника доносились с юго-запада, так
что Джоунси находился с наветренной стороны. Еще того лучше. Почти все листья с
клена облетели, и ничто не загораживало возможную добычу. Видимость
превосходная. Джоунси поднял ружье, получше приладил приклад к плечу и
приготовился к новому триумфу.
Спасло Маккарти, пусть и временно, некоторое разочарование
Джоунси в прелестях охоты. А вот едва не прикончило — явление, которое Джордж
Килрой, друг отца Джоунси, называл «глазной горячкой». «Глазная горячка, —
утверждал Килрой, — этакая форма охотничьей лихорадки, и, вероятно, вторая
основная причина всех драм на охоте». «Первая — пьянство, — говаривал Джордж
Килрой, подобно отцу Джоунси кое-что знавший о подобных вещах. — Первая —
пьянство».
Килрой считал, что жертвы глазной горячки, очнувшись, бывали
потрясены, узнав, что всадили пулю в изгородь, проезжавшую машину, амбар или
собственного спутника (зачастую этим партнером бывали один из супругов,
родственники или даже дети). «Но я видел дичь», — возражают они, и большинство
из них, по словам Килроя, вполне способны пройти тест на детекторе лжи,
поскольку в самом деле видели оленя, медведя, волка или хотя бы тетерева,
пробиравшегося сквозь высокую осеннюю траву. Видели собственными глазами.
Килрой уверен, что все эти охотники охвачены нетерпением
поскорее сделать первый выстрел, перейти рубеж и наконец покончить с трясучкой
предвкушения и снять напряжение. Волнение настолько сильно, что мозг передает
сигнал глазному нерву, и человек действительно видит то, что хочет увидеть. Это
и есть глазная горячка. И хотя Джоунси оставался довольно спокойным, по крайней
мере пальцы не дрожали, когда он завинчивал колпачок термоса, все же позже он
признавался себе, что вполне мог поддаться болезни.
На какое-то мгновение он ясно увидел гордого рогача в конце
тоннеля из переплетенных веток, так ясно, как предыдущих шестнадцать оленей
(шесть самцов, десять самок), доставленных за эти годы в «Дыру в стене». Вот
она, коричневая голова, темные, как бархат, устилающий ювелирную коробочку,
глаза, даже рога.
Стреляй же! — взорвалось что-то внутри, должно быть, Джоунси
до несчастного случая, цельный и счастливый Джоунси. За последний месяц он все
чаще поднимал голову, словно начиная приближаться к тому загадочному состоянию,
которое люди, в жизни не побывавшие под колесами автомобиля, называют «полным
выздоровлением», но никогда еще не кричал так громко, как сейчас. Настоящий
приказ, почти вопль.
Его палец в самом деле застыл на курке. И хотя он так и не
сделал последнего легкого усилия, палец действительно напрягся. Его остановил
голос. Голос второго Джоунси, того, кто пришел в себя в Массачусетской
больнице, накачанный наркотиками, изнемогающий от боли, не уверенный ни в чем,
кроме того, что кто-то просил кого-то остановиться. Кто-то, у кого не было сил
терпеть, если немедленно не сделают укола. Кто-то, требовавший Марси.
Постой, погоди, еще рано, предупредил новый, осмотрительный
Джоунси, и именно его голоса он послушался. Застыл на месте, перенеся вес на
левую, здоровую ногу: ружье поднято, дуло нацелено в тоннель из перепутанных
веток, под идеальным углом в тридцать пять градусов.
Первые снежинки скатились вниз с побелевшего неба именно в
этот момент, и Джоунси вдруг заметил яркую оранжевую вертикаль чуть пониже оленьей
головы, словно снег каким-то образом ее высветил. На этот раз подвела
способность к восприятию, и теперь над дулом ружья возникло размытое пятно,
беспорядочный вихрь красок, небрежно смешанных на палитре художника. Все вмиг
исчезло: ни оленя, ни человека, ни даже деревьев, лишь неряшливая каша
коричневого, черного и оранжевого.
Постепенно оранжевого становилось больше, и оно медленно
обретало знакомую форму: кепка с клапанами, которые можно отогнуть, если уши
замерзли. Приезжие покупали их в магазинах Л. Л. Бина
[7]
за сорок пять
долларов, одинаковые, чуточку смешные, с неизменной маленькой этикеткой внутри:
С ГОРДОСТЬЮ ПРОИЗВЕДЕНО В США, «ЮНИОН ЛЕЙБОР»
[8]
.
