— Слезай с меня! — пыхтит Бивер. — Сейчас раздавишь, болван!
Член Иисусов! Ради Бога…
— Даддитс знал ее, — говорит Пит, давно потерявший интерес к
дурачествам друзей и не разделяющий их веселья.
Настроение у него явно не то (Пит, возможно, единственный из
них, кто ощущает приближение великих перемен). Он снова смотрит на доску
объявлений.
— И мы тоже. Та, что всегда стояла за воротами Академии
Дебилов.
— Привет, Дадди, как дела, — пищит он девчачьим голосом.
Получается довольно мило. Ничуть не издевательски. И хотя
имитатор из него неважный, Генри мгновенно узнает оригинал. И вспоминает
девочку с пушистыми светлыми волосами, большими карими глазами, вечно
ободранными коленками, с белой пластиковой сумочкой, в которой вместе с ленчем
лежат БарбиКен. Она всегда называла их так, БарбиКен, словно они были единым
целым.
Джоунси и Бив тоже понимают, о ком идет речь, да и Генри
кивает. Это все связь между ними, так продолжается уже несколько лет. Между
ними — и Даддитсом. Вот имени они ее не помнят, помнят только, что фамилия была
невозможно длинной и труднопроизносимой. Кроме того, она втюрилась в Даддитса и
вечно поджидала его у Академии Дебилов.
Троица в выпускных мантиях собирается вокруг Пита и изучает
доску объявлений.
На ней, как всегда, куча листочков — продажа выпечки, мойка
машин, прослушивание кандидатов в местную рок-группу, летние занятия в
Фенстере, написанные от руки студенческие объявления: куплю, продам, ищу того,
кто подвез бы в Бостон, сниму на паях квартиру в Провиденсе.
И в самом верхнем углу фото улыбающейся девочки с копной
светлых волос (теперь уже не пушистых, а мелкозавитых) и широко раскрытыми,
чуть недоумевающими глазами. Ее больше нельзя назвать малышкой. Гарри (уже не
впервые) потрясен тем, как быстро растут дети (включая его самого), но он узнал
бы эти темные растерянные глаза повсюду.
ПРОПАЛА — гласит подпись под снимком, а чуть пониже, более
мелким шрифтом, добавлено:
Жозетт Ринкенхауэр. В последний раз девочку видели на поле
для игры в софтбол, в Строфорд-парке 7 июня 1982 года.
Дальше идет еще какой-то текст, но Генри не собирается его
читать. Вместо этого он думает, какой переполох обычно поднимается в Дерри при
одном намеке на исчезновение ребенка. Сегодня восьмое, значит, девчонки нет
почти сутки, а фото уже запихнули в угол, как нечто второстепенное. Не имеющее
особого значения. И в газете ничего не было, Генри знает это, потому что успел
ее прочесть, вернее, просмотреть, пока заглатывал хлопья с молоком.
Может, заметка похоронена в разделе местных новостей, думает
он, и тут его осеняет. Ключевое слово «похоронена». В Дерри таким вот образом
много чего хоронят.
Взять хоть пропавших детей. За последние годы их немало
исчезло, неизвестно куда, и все про них знают, недаром такое приходило
мальчикам на ум в тот день, когда они встретили Даддитса Кэвелла, но взрослые
предпочитают не говорить об этом вслух. Словно очередной пропавший ребенок —
искупительная жертва за право жить в столь мирном чудесном местечке. И при этой
мысли Генри охватывает возмущение, мало-помалу вытеснившее его идиотскую
радость.
Она тоже была милой… и эти ее БарбиКен… Забавно… Такая же
добрая, как Даддитс. Он помнит, как их четверка провожала Даддитса в школу —
все эти прогулки — и как часто у ворот переминалась Джози Ринкенхауэр, со
своими ободранными коленками и большой пластиковой сумкой:
«Привет, Даддитс».
До чего симпатичная девчонка была.
И есть, думает Генри. Она…
— Она жива, — уверенно подхватывает Бивер, вынимает изо рта
изжеванную зубочистку, вн??мательно осматривает и роняет в траву. — Жива, и
где-то в городе. Так ведь?
— Да, — кивает Пит, не отрывая глаз от снимка, и Генри без
труда читает его мысли… почти те же, что у него самого: как она выросла. Та
самая Джози, которая в иной, более справедливой жизни могла бы стать подружкой
Дуга Кэвелла.
— Но думаю… Она… знаете…
— Она в глубоком дерьме, — говорит Джоунси. Он уже успел
освободиться от мантии и сейчас тщательно ее складывает.
— Она застряла, — как во сне бормочет Пит, все еще глядя на
фото. — В ловушке, только вот…
Его указательный палец ходит взад-вперед, как маятник:
тик-так, тик-так, тик-так.
— Где? — шепчет Генри, но Пит качает головой.
Джоунси тоже качает головой вслед за ним.
— Давайте спросим Даддитса, — внезапно говорит Бивер.
И все понимают почему. Потому что Даддитс видит линию.
Даддитс…
11
— …видит линию! — внезапно закричал Генри, вскидываясь и
едва не стукаясь головой о потолок кабины «хамви», чем насмерть перепугал
Оуэна, который все это время пребывал в некоем надежно защищенном, закрытом со
всех сторон уютном местечке, где нет никого, кроме него, бури и бесконечной
линии фонарей, единственного доказательства того, что они по-прежнему находятся
на шоссе. — Даддитс видит линию!
«Хамви» подпрыгнул, забуксовал, колеса заскользили, но Оуэн
в последнюю минуту сумел справиться с машиной.
— О Господи, старик, — выдохнул Оуэн. — Хоть предупреждай,
что ли, когда в следующий раз крыша поедет!
Генри потер лицо ладонями, вдохнул и медленно выпустил
воздух из легких.
— Я знаю, куда мы направляемся и что будем делать…
— Уже лучше.
— …но должен сначала рассказать историю, так что ты поймешь.
Оуэн искоса глянул на него.
— А ты? Ты понимаешь?
— Не все, но больше, чем раньше.
— Валяй. До Дерри еще час. Времени хватит?
По мнению Генри, времени было более чем достаточно, особенно
если общаться мысленно. Он начал с самого начала… с того, каким, по его
разумению, это начало было. Не с нашествия серых, не с байрума, не с хорьков, а
с четырех мальчишек, мечтавших увидеть фото королевы бала выпускников с
задранной юбкой, только и всего. Ни больше ни меньше.
Оуэн машинально продолжал крутить руль, хотя голова его
наполнилась множеством связанных между собой образов, скорее как во сне, чем в
кино.
Даддитс, первая поездка в «Дыру в стене», Бивер, блюющий в
снег. Утренние походы в школу, Даддитсова версия игры: они выкладывают карты, а
Даддитс вставляет колышки. Как они повезли Даддитса смотреть Санта-Клауса… ну
просто полный улет! И как обнаружили фото Джози Ринкенхауэр на доске объявлений
накануне выпускного вечера.
