— Мэм, мне трудно ответить на эти вопросы…
— Boa, — внезапно вмешался Даддитс. — Оси оцет воу.
Войну? — мысленно спросил у Генри встревоженный Оуэн. Какую
войну?!
Не важно, ответил Джоунси, и его голос в голове Оуэна был
опять еле слышен. Нам пора.
— Мэм, миссис Кэвелл, — начал Оуэн, очень осторожно беря ее
за руку. Генри любил эту женщину, как мать, и Оуэн понимал почему. От нее
исходила аура доброты, благожелательности и непередаваемого обаяния. — Мы
должны ехать.
— Нет. О, пожалуйста, скажите «нет». — Она снова заплакала.
«Не надо, леди, — вертелось на языке Оуэна. — Дела и без
того хуже некуда. Пожалуйста, не надо».
— За нами гонятся. Очень нехороший человек. Мы должны
исчезнуть, пока он не явился.
Несчастное печальное лицо Роберты осветилось решимостью.
— Хорошо. Согласна. Но тогда я еду с вами.
— Нет, Роберта, — покачал головой Генри.
— Да-да! Я позабочусь о нем! Дам таблетки… преднизон…
захвачу лимонные тампоны, и…
— Ама, айся есь.
— Нет, Даддитс, нет!
— Ама, айся есь. Аано! Аано! — возбужденно твердил Даддитс.
«Мама, оставайся здесь. Безопасно…»
— У нас нет времени, — напомнил Оуэн.
— Роберта, — повторил Генри. — Пожалуйста.
— Позвольте мне ехать! — заплакала она. — Дадди — это все,
что у меня есть!
— Ама, — твердо сказал Даддитс странно взрослым голосом. —
Айся ЕСЬ.
Роберта взглянула на сына и как-то сразу поникла.
— Хорошо, — сказала она. — Еще минуту. Мне нужно кое-что
собрать.
Она метнулась в комнату Даддитса и вернулась с бумажным
пакетом.
— Это его таблетки. В девять надо дать преднизон. Не
забудьте, иначе он расчихается так, что грудь заболит. Если попросит, дайте
перкосен, а он скорее всего попросит, потому что в последнее время не терпит
холода.
Роберта смотрела на Генри грустно, но без упрека. А он почти
хотел, чтобы его осуждали. Видит Бог, ни одного своего поступка он не стыдился
больше, чем этого. Дело даже не в лейкозе. В том, что Даддитс так давно и
тяжело болен, а они даже не знали.
— И лимонные тампоны… смазывайте только губы, десны в
последнее время кровоточат, и лимонный сок щиплет. Вата в нос, если пойдет
кровь. Да, и катетер. Видите, на плече?
Генри кивнул. Пластиковая трубка, торчащая из марлевой
повязки. При виде нее Генри мгновенно испытал дежа-вю.
— Прикрывайте его, когда выходите на улицу… Доктор Бриско
посмеивается надо мной, но я уверена, что холод проникает внутрь… достаточно
шарфа… даже носового платка…
Она снова плакала, безуспешно стараясь сдержать всхлипы.
— Роберта… — начал Генри, тоже поглядывая на часы.
— Я позабочусь о нем, — сказал Оуэн. — Я ухаживал за па до
самой смерти. И знаю насчет преднизона и перкосена все.
Все — и больше: сильнодействующие стероиды, мощные
болеутоляющие. А в конце — марихуана, метадон и, наконец, чистый морфий, куда
круче любого героина. Морфий — самое надежное орудие смерти.
Она немедленно коснулась его сознания: странное, щекочущее
ощущение, совсем как когда ступаешь босыми пятками по пушистому ковру. Даже
чуть приятно. Она пыталась понять, правду ли он сказал об отце: скромный
подарок от ее необыкновенного сына. Оуэн понял, что она так давно пользовалась
им, что теперь даже не понимала, что именно делает… совсем как друг Генри
Бивер, вечно жующий зубочистки. Конечно, до Генри ей было далеко, но все же и
она кое-что умела, и Оуэн ничему в жизни так не радовался, как тому, что сейчас
не солгал.
— Не лейкоз, — сказала она.
— Рак легких. Миссис Кэвелл, нам в самом деле надо…
— Мне нужно дать ему еще кое-что.
— Роберта, мы не можем… — начал Генри.
— Я мигом, мигом! — Она бросилась на кухню.
Оуэн вскинул голову. Вид у него был испуганный.
— Курц и Фредди с Перлмуттером… Генри, я не могу сказать,
где они! Я их потерял!
Генри открыл пакет с лекарствами, заглянул внутрь. И
поражение застыл, словно загипнотизированный видом того, что лежало на коробке
с глицерино-лимонными тампонами. Он ответил Оуэну, но голос, казалось,
доносился с дальнего конца некоей никем не открытой долины, о существовании
которой Генри не подозревал. Теперь он знал, что такая долина есть. И была. Не
один год. Нельзя, невозможно утверждать, будто Генри в голову не приходила
мысль о чем-то подобном, но почему, во имя Господа, он все это время был
настолько ленив и нелюбопытен?!
— Они только что прошли поворот № 29, — сказал Генри. — В
двадцати милях от нас. А может, и ближе.
— Что это с тобой?
Генри сунул руку в пакет и вытащил непонятного назначения
паутину из бечевки, висевшую над кроватью Даддитса здесь и в доме на
Мейпл-лейн.
— Даддитс, где ты взял это? — спросил он, хотя ответ уже был
не нужен.
Ловец снов был меньше того, что болтался под потолком «Дыры
в стене», но если не считать размеров, оба ничем не отличались друг от друга.
— Ие, — пояснил Даддитс, не сводя глаз с Генри. Будто так до
конца и не поверил, что Генри рядом. — Ие ал ме. А одето, а олой еее.
Хотя возможность читать чужие мысли угрожающе иссякала, по
мере того как организм справлялся с байрумом, Оуэн легко понял, о чем идет
речь. «Бивер прислал на Рождество. На прошлой неделе», — сказал Даддитс. Для
людей, пораженных синдромом Дауна, времени фактически не существовало, и,
похоже, Даддитс не исключение. Для него прошлое — это «та неделя», будущее —
«следующая». Оуэн подумал, что, если бы так считали все, в мире было бы куда
меньше печали и ненависти.
Генри бросил последний взгляд на маленького Ловца снов и
убрал его в пакет как раз в ту минуту, когда в прихожую ворвалась Роберта.
Завидев ее, Даддитс расплылся в улыбке.
— Уби-у! — воскликнул он. — Оя ока!
Он схватил коробку и расцеловал мать в обе щеки.
— Оуэн, — сказал Генри, блестя глазами. — У меня о-о-чень
хорошие новости.
— Выкладывай.
— Ублюдки застряли: перевернулся трактор с прицепом, как раз
рядом с поворотом № 28. Потеряют минут десять, а то и двадцать.
