— Чужак, — пробормотал он, но тем не менее успокоил байрум.
Когда собака полетит в водохранилище, байрум по-прежнему
останется внутри. Ему понадобится время, чтобы адаптироваться. Пес, конечно,
утонет, но байрум проживет еще некоторое время, питаясь собачьим трупом, пока
не настанет срок. Но сначала нужно добраться туда.
Осталось совсем недолго.
Мчась на запад по шоссе 1-90, мимо бесчисленных городишек
(сортирчиков, как отзывался о них Джоунси, правда, не без симпатии) вроде
Уэстборо, Графтон и Дороти-Понд (все ближе и ближе, осталось почти сорок миль),
он искал место, куда бы мог запихнуть свое новое и раздражающее сознание,
место, где бы оно не довело его до беды. Может, детишки Джоунси? Нет, чересчур
эмоциональны. Даддитс? Глухо. Связи нет. Джоунси украл воспоминания. Наконец он
остановился на работе Джоунси, преподавании истории, его специальности,
отвратно-притягательной. Похоже, что между 1860-м и 1865-м Америка раскололась
надвое, как колонии байрума в конце каждого цикла развития. Причин было
несколько, и основная имела что-то общее с «рабством», но это все равно что
называть блевотину или дерьмо «переработанной пищей». «Рабство» не означало
ничего. «Право на выход» не означало ничего. «Сохранение Союза» не означало
ничего. Они в общем-то сделали то, на что эти создания способны лучше всего:
«взбесились», что в основном почти то же, что и «спятить», но социально куда
более приемлемо. Да, но каков масштаб!
Мистер Грей увлеченно раскрывал коробку за коробкой с
поразительным, интригующим, влекущим вооружением — крупная картечь, шрапнель,
пушечные ядра, штыки, фугасы, когда в мозг вполз непрошеный голос: бекон.
Он отбросил нагло лезущую мысль, хотя в желудке Джоунси
заурчало. Конечно, неплохо бы сейчас съесть ломтик бекона, такого сочного,
жирного и скользкого, дающего чисто физическое удовлетворение, но не время, не
время. Вероятно, когда он избавится от собаки… Тогда, если преследователи не
успеют появиться, он сможет жевать, жевать, жевать, пока не лопнет. Но не
теперь.
Проезжая поворот № 10 — осталось еще два, — он снова
обратился разумом к гражданской войне, к мужчинам в синем и сером, бегущим
сквозь дым, вопящим и сажающим друг друга на штыки, крушащим бесчисленные
красные фургоны, разбивающим приклады о черепа врагов, издавая эти пленительные
звуки «бум-бум», и… бекон.
В животе опять заурчало. Во рту Джоунси собралась слюна, и
он вспомнил «Дайзерт», коричневые поджаристые полоски на синей тарелке, берешь
их пальцами, текстура твердая, текстура мертвой и вкусной плоти…
Не смей думать об этом.
Раздраженно взвыл клаксон, заставив мистера Грея подскочить,
а Лэда заскулить. Он выехал не на ту полосу, которую Джоунси обычно считал
«объездной». Пришлось остановиться, чтобы пропустить большой грузовик, идущий с
куда большей скоростью, чем «субару». Грузовик забрызгал лобовое стекло грязной
водой, ослепив мистера Грея, и мистер Грей подумал:
Догнать бы тебя, убить, выдавать мозги из твоей тыквы,
проклятый раб-водитель, южанин подлый, бум-бум, разнести твой фургон, твой
красный фур… сандвич с беконом.
В голове словно выстрел раздался. Он сопротивлялся как мог,
но силы оказались неравны. Неужели это Джоунси? Наверняка не он, у него не
хватит мощи.
Но он внезапно превратился в один огромный желудок, и этот
желудок был пуст, ныл и пылал страстным желанием. Жаждой. Конечно, он вполне
успеет остановиться, чтобы утолить ее. Если же нет, он просто свалится в кювет от
голода…
САНДВИЧ С БЕКОНОМ!
И МАЙОНЕЗОМ!
Мистер Грей испустил нечленораздельный вопль, не замечая,
что из уголков рта стекает слюна.
18
— Я слышу его, — неожиданно вскинулся Генри, прижимая кулаки
к вискам, словно затем, чтобы успокоить боль. — О Господи, резь какая! Он
зверски голоден.
— Кто? — удивился Оуэн. Они как раз пересекли границу штата
Массачусетс. Перед лобовым стеклом грузовика стояла сплошная, скошенная ветром
серебристая завеса дождя. — Пес? Джоунси? Да кто же?
— Он, — пояснил Генри. — Мистер Грей. И взглянув на Оуэна с
внезапной безумной надеждой во взгляде, добавил: — Он жмет на тормоз. Похоже,
он останавливается.
19
Босс!
Курц уже снова клевал носом, когда Перлмуттер обернулся — не
без усилия — и обратился к нему. Они как раз проезжали через пункт сбора
дорожной пошлины, и Фредди Джонсон постарался выбрать полосу с оплатой через
автомат (боялся, что кассир унюхает вонь в кабине, увидит разбитое стекло,
оружие… Или их троих).
Курц всматривался в потное, изнуренное лицо Арчи Перлмуттера
с интересом. Пожалуй, даже зачарованно. Где тот сухарь-бюрократ, не
расстающийся с портфелем в обычных условиях и планшеткой в полевых: форма с
иголочки, волосы аккуратно зачесаны на левый пробор, прямой как линейка? Тот,
который под угрозой смерти не мог заставить себя забыть обращение «сэр»? Исчез.
Исчез навсегда. И хотя он страшно похудел, лицо вроде бы стало одухотвореннее.
Превращается в Ма Джоуд, подумал Курц, едва не хихикнув.
— Босс, мне пить хочется. — Перли тоскливо глянул на пепси
Курца и выпустил очередной омерзительно пахнущий заряд.
Ма Джоуд с трубой в аду, подумал Курц и на этот раз
действительно хихикнул. Фредди выругался, но уже без прежнего отвращения,
похоже, он смирился и едва не скучал из-за отсутствия новых, более острых
ощущений.
— Боюсь, это моя, дружище, — покачал головой Курц. — У меня
самого в глотке пересохло.
Перлмуттер хотел что-то сказать, но поморщился от очередного
приступа боли. И снова пукнул, но на этот раз не так оглушительно, словно
бездарный ребенок, дующий в пикколо. Глаза его хитро сощурились:
— Дайте пить, и я скажу кое-что новенькое. — Пауза. — То,
что вам необходимо знать.
Курц задумался. Дождь хлестал сквозь разбитое стекло,
заливая сиденье. Чертово окно просто чирей в заду, хвала Иисусу, рукав его
куртки промок насквозь, но придется потерпеть. В конце концов кого винить?
— Себя, — бросил Перли, и Курц подпрыгнул. Черт возьми, до
чего же неприятная вещь это чтение мыслей! Думаешь уже, что привык, ан нет,
оказывается, ничего подобного. — Вы и виноваты. Так что давай-ка бутылку, босс.
— Придержи язык, гнусь! — рявкнул Фредди.
— Скажи, что знаешь, и получишь остаток. — Курц поднял
бутылку и поболтал перед измученным взором Перли, не без смешливого презрения к
себе.
Когда-то он командовал полками и посылал их в бой, чтобы
творить геополитику, переделывать и стирать с лица земли огромные территории.
Теперь вся его команда состоит из двух человек и бутылки газировки. Как же
низко он пал! Вот к чему приводит гордыня, хвала Господу! Он обладал поистине
сатанинской гордыней, но если это и смертный грех, то такой, от которого трудно
отказаться. Гордыня — пояс, который поддерживает твои штаны даже после того,
как эти штаны с тебя содрали.
