Будь мир действительно таким, сомнительно, чтобы Генри так
стремился бы покинуть его, но если что психиатры и умели в совершенстве (кроме
как выписывать рецепты на прозак, паксил и амбиен
[12]
), так это лгать.
— Исчезновение четверых охотников сразу кажется мне более
чем странным.
— Нисколько, — усмехнулся Генри. — Одного, вот это странно.
Двоих… пожалуй, тоже. А вот сразу четверых? Да они попросту собрались вместе и
отбыли, можешь не сомневаться.
— Сколько еще до «Дыры в стене», Генри? — Что, разумеется,
означает: «У меня еще есть время для одной бутылочки пивка?»
Генри обнулил одометр у Госслина, старая привычка, еще со
времен работы на «скорой» в штате Массачусетс, где платили по двенадцать центов
за милю и всех престарелых психопатов, которых ты был в состоянии обслужить.
Расстояние между магазином и «Дырой» легко запомнить: 22,2 мили. На одометре —
12,7, что означает…
— НЕ ЗЕВАЙ! — взвизгнул Пит, и Генри перевел взгляд на
ветровое стекло.
«Скаут» как раз взобрался на вершину крутого, поросшего
деревьями гребня. Здесь снег был еще гуще, но Генри ясно различал человека,
сидевшего на дороге футах в ста впереди. Неизвестный был закутан в мешковатое
пальто с капюшоном, поверх которого ярким пятном выделялся оранжевый жилет,
развевавшийся, как плащ супермена. На голове косо сидела меховая ушанка с
пришитыми к ней оранжевыми лентами, тоже трепетавшими на ветру, напоминая
цветные полоски, которыми иногда украшают площадку с подержанными автомобилями.
Неизвестный сидел посреди дороги, как индеец, решивший выкурить трубку мира, и
даже не пошевелился, когда узкие лучи света настигли его. Генри успел заметить
глаза мумии: широко открытые, но неподвижные, такие неподвижные и блестящие,
ничего не выражающие, и подумал:
И мои такими же будут, если не держать себя в руках.
Времени затормозить не оставалось, особенно в таком снегу.
Генри крутанул руль вправо и почувствовал толчок, когда «скаут» вновь выбился
из колеи. Он мельком увидел белое застывшее лицо, и в голове вихрем пронеслась
мысль:
Черт побери, да это женщина!
«Скаут» немедленно занесло, но на этот раз Генри намеренно
постарался завязнуть в снегу, отчетливо, каким-то внутренним чутьем зная
(времени подумать не оставалось), что это единственный шанс сиделицы-на-дороге,
притом весьма слабый.
Пит взвыл, и Генри уголком глаза заметил, как тот
бессознательно отстраняющим жестом вытянул руки. «Скаут» переваливался с ухаба
на ухаб, и Генри вывернул руль, пытаясь уберечь незнакомку от удара в лицо.
Руль с противной, головокружительной легкостью скользил под затянутыми в
перчатки руками. Секунды три «скаут» полз по покрытой снегом Дип-кат-роуд под
углом сорок пять градусов, отчасти из-за беспощадного ветра, отчасти благодаря
водительскому мастерству Генри Девлина. Снег клубился вокруг мелкой белой пылью;
огни фар желтыми пятнами плясали по ссутулившимся под тяжестью сугробов соснам,
слева от дороги. Все это продолжалось секунды три — целую вечность. Генри
видит, как мимо проносится силуэт, словно движется она, а не машина, только
женщина так и не шевельнулась, даже когда ржавый край бампера проскочил от ее
лица где-то в полудюйме. Всего полудюйм морозного воздуха между острой железкой
и ее щекой!
Обошлось! — ликовал Генри. — Обошлось, стерва ты этакая!
Последняя туго натянутая нить самообладания лопнула, и «скаут» развернуло
боком. Машину затрясло, как в горячке, когда колеса снова отыскали колею,
только на этот раз влепились поперек. Трудяга-«скаут» все еще пытался встать на
верный путь, найти устойчивое положение, «задом наперед, все наоборот», — как
пели они в начальной школе, стоя в строю, но налетел то ли на камень, то ли на
бревно и с ужасающим грохотом опрокинулся, сначала набок, со стороны
пассажирского сиденья, засыпав все вокруг осколками битых стекол, а потом на
крышу. Одна половина ремня безопасности порвалась, и Генри вышибло из кресла.
Он приземлился на левое плечо, ударившись мошонкой о рулевую колонку, и сразу
ощутил свинцовую тяжесть в паху. Сломанная ручка управления поворотником
вонзилась в бедро, по ноге побежала теплая струйка крови, сразу намочившая
джинсы. «Кларет, — как объявлял когда-то радиокомментатор боксерских матчей. —
Глядите, ребята, кларет потек». Пит то ли выл, то ли визжал, то ли то и другое
вместе.
Несколько минут двигатель продолжал работать, но потом сила
притяжения сделала свое дело, и мотор заглох. Некогда сильная машина
превратилась всего лишь в уродливый горб на дороге, хотя колеса все еще
вертелись, а свет продолжал обшаривать занесенные снегом сосны по левой
стороне. Вскоре одна фара погасла, но другая еще не сдавалась.
2
Генри много и долго беседовал с Джоунси о несчастном случае
(правда, не столько говорил, сколько слушал, терапия в основном и состояла в
способности творчески выслушивать пациента) и знал, что Джоунси не запомнил
самого столкновения. Насколько мог сказать Генри, он сам после аварии ни на
мгновение не терял сознания, и цепочка воспоминаний не разрывалась. Он
отчетливо помнил, что возится с застежкой ремня, пытаясь поскорее избавиться от
этого дерьма, а Пит тем временем орет, что у него нога сломана, его чертова
нога сломана. Помнил ритмичное «шурх-шурх» «дворников», мерцание индикаторов на
приборной доске, которая теперь оказалась над головой. Он нашел застежку ремня,
тут же потерял, снова нашел и нажал на кнопку. Ремень поддался, и Генри неловко
упал, стукнувшись о крышу плечом и разбив пластиковый потолочный плафон.
Неуклюже пошарив рукой по дверце, он нашел ручку, попытался открыть, но ничего
не получалось.
— Моя нога! Ах ты с-сука!..
— Заткнись, — велел Генри. — Ничего с твоей ногой не случилось.
Можно подумать, он точно знал.
Генри снова отыскал ручку, нажал, но дверца не открывалась.
Наконец он сообразил, в чем дело: машина лежит вверх колесами, и он тянет не в
ту сторону. Он возобновил усилия под беспощадным светом обнажившейся лампы
бывшего потолочного плафона, и дверца щелкнула. Он толкнул ее ладонью, почти
уверенный, что ничего не выйдет: раму наверняка погнуло, и повезет еще, если
удастся отвести, приоткрыть щель дюймов на шесть.
Но дверца заскрипела, и в лицо ударила целая пригоршня
снега, обожгла холодом лицо и шею. Генри приналег плечом, но только когда ноги
оторвались от рулевой колонки, сообразил, что фактически висит в воздухе. И
сейчас, сделав нечто вроде сальто, вдруг обнаружил, что пристально
рассматривает свой, затянутый в джинсы пах, словно решил попробовать поцеловать
ноющие яйца, как обычно делают дети, когда хотят, чтобы «бо-бо» прошло.
Диафрагма сплюснулась вдвое под самым невероятным углом, и дышать становилось
все труднее.
— Генри, помоги! Я застрял! Застрял, мать твою!
