Но сначала Генри посылает Пита выглянуть из-за угла здания.
Когда тот возвращается и рапортует, что берег чист, а путь свободен, Генри
решает добраться до подъездной дороги. Как только они выберутся на улицу, к
людям, никто их не тронет. Но рисковать Генри не намерен. Он высылает Пита
вперед еще раз, наказав ему проверить дорогу до самых ворот и свистнуть, если
все в порядке.
— Ои уши, — уверяет Даддитс.
— Может, и ушли, — говорит Генри, — но все же лучше, если
Пит посмотрит.
Даддитс стоит, безмятежно рассматривая картинки на коробке,
пока Пит идет на разведку. Он самый подходящий для таких заданий человек. Генри
не преувеличил: если Ричи с приятелями задумают наброситься на них, Пит включит
свои реактивные двигатели и оставит врагов в пыли.
— Тебе нравится этот мультик, старина? — тихо спрашивает
Бивер, взяв у него коробку.
Генри с интересом наблюдает, заплачет тот или нет. Но
слабоумный не плачет.
— Ои Уи-У, — объявляет он.
Волосы у него вьющиеся, золотистые. Генри по-прежнему не
может понять, сколько ему лет.
— Знаю, что это Скуби Ду, — терпеливо кивает Бив, — но они
никогда не меняют одежду. Пит прав. Ну просто «трахни меня, Фредди», верно?
— Ай! — Он протягивает руку, и Бивер отдает коробку.
Слабоумный прижимает ее к себе и улыбается им.
Чудесная улыбка, думает Генри, улыбаясь в ответ. Почему-то
вспоминаешь, как мерзнешь, когда долго плаваешь в океане, но потом вылезешь на
песочек, закутаешь костлявые плечи и спину, обтянутые гусиной кожей, и снова
становится тепло.
Джоунси тоже улыбается.
— Даддитс, — спрашивает он, — а который из них пес?
Слабоумный озадаченно морщит лоб.
— Пес, — повторяет Генри. — Который из них собака?
Теперь Даддитс, совершенно сбитый с толку, поворачивается к
нему.
— Покажи Скуби Ду, — просит Бивер, и лицо Даддитса
проясняется.
Он тыкает пальцем в картинку.
— Уби! Уби — Уби-У! Эо аака!
Все хохочут. Даддитс тоже смеется, и в этот момент слышится
свист Пита. Они пускаются в путь и добираются чуть не до половины дороги, но
тут Джоунси осеняет:
— Подождите! Подождите!
Он бежит к облупленному окну офиса, прилипает лбом к стеклу,
загораживаясь ладонями от солнечных лучей, и Генри вдруг вспоминает, зачем они
пришли. «Киска»! Джин-как-ее-там. Кажется, это было тысячу лет назад.
Минут через десять Джоунси зовет:
— Генри! Бив! Сюда! Оставьте парня!
Бивер бежит к Джоунси. Генри поворачивается к слабоумному и
строго говорит:
— Стой здесь, Даддитс. Прямо здесь. Никуда не уходи, ладно?
Даддитс таращится на него сияющими зелеными глазами, все еще
обнимая коробку. Потом кивает, и Генри присоединяется к друзьям у окна.
Приходится потесниться. Бивер ворчит, что какой-то мудак наступил ему на ногу,
но все в конце концов улаживается. Вскоре появляется удивленный их
исчезновением Пит и втискивает физиономию между плечами Генри и Джоунси.
Вот они, четверо мальчишек, торчат перед пыльным окном
бывшего офиса, прижав ладони к вискам, чтобы лучше видеть. А пятый смирно стоит
позади, на спутанной дорожной траве, благоговейно прижимая коробку для
завтраков к узкой груди и глядя в осеннее небо, где солнце пытается прорваться
сквозь облачный заслон.
За грязным стеклом (на котором остаются полумесяцы их
детских лбов) — большая пустая комната. На немытом полу рассыпаны белые
сплющенные личинки, в которых Генри узнает гондоны. На стене, той, что прямо
напротив окна, висит доска объявлений, к которой пришпилены карта северной
части Новой Англии и полароидная фотография женщины, поднявшей юбку. Но никакой
«киски», все скромно прикрыто белыми трусиками. И она вовсе не школьница. Ей не
меньше тридцати.
— Святой Боже, — охает Пит, пронзая Джоунси презрительным
взглядом. — И мы тащились сюда за этим?!
Джоунси, похоже, уже готовый оправдываться, внезапно
расплывается в улыбке и тычет большим пальцем через плечо.
— Нет, — качает он головой. — Мы пришли за ним.
6
Генри вышвырнуло из воспоминаний грубым, но действенным
толчком: осознанием поразительного и совершенно неожиданного факта. Он насмерть
перепуган, и довольно давно. Обезумел от страха. Нечто новое упорно маячило как
раз за порогом разума, сдерживаемое необычайно яркими воспоминаниями о первой
встрече с Даддитсом, и теперь рванулось вперед с угрожающим воплем, собираясь
занять свое законное место.
Генри притормозил посреди дороги, суматошно размахивая руками,
чтобы удержаться от очередного падения, и замер, в ужасе вытаращив глаза. Он
всего в двух с половиной милях от «Дыры в стене», почти дома. Что же, во имя
Господне, на этот раз?
Облако, подумал он. Нечто вроде облака, вот что это такое.
Не могу сказать, что именно, но чувствую, в жизни никогда так ясно не
чувствовал. Во всяком случае, во взрослой жизни. Нужно свернуть с дороги. Я
должен убраться от него подальше. Убраться от кино. В облаке какое-то кино. Из
тех, что любит Джоунси. Ужастик.
— Глупо, — пробормотал он, зная, что это не глупо. И услышал
приближающееся «плюх-плюх-плюх» вертолета со стороны «Дыры в стене» и
нарастающий рев снегохода, почти наверняка «арктик кэт», хранившегося в сарае…
но быстрее всего надвигалось красно-черное облако с фильмом внутри, какая-то
ужасающе злая энергия, пытавшаяся его настичь.
Генри застыл, не в силах шевельнуться, охваченный мириадами
детских страхов: чудовища под кроватью, скелеты в гробах, черви, копошившиеся
под перевернутыми камнями, мохнатая слизь, останки давно спекшейся крысы,
обнаруженные, когда отец отодвинул от стены плиту, чтобы проверить розетку. И
страхами уже не детскими: отец, заблудившийся в собственной спальне и воющий от
страха; Барри Ньюмен, сбегающий из кабинета Генри: толстая физиономия искажена
безмерным ужасом, потому что его настойчиво попросили заглянуть туда, куда он
заглядывать не желал, а может, и не мог; он сам, сидящий без сна в четыре утра,
со стаканом скотч-виски: весь мир — мертвая пустыня, его собственный мозг —
мертвая пустыня, и, о беби, до рассвета тысяча лет, целая вечность, а все
колыбельные запрещены. Аннулированы. И все это заключено в красно-черном
облаке, устремившемся к нему с неба, подобно коню бледному, все это, и куда,
куда больше. Всякие пакости, которые только могут прийти в голову, сейчас
мчатся к нему не на бледном коне, а на старом снегоходе с облупившейся краской.
Не смерть, но хуже смерти. Мистер Грей.
