Прочь с дороги! — вопит мозг. — Немедленно! Прячься!
Мгновение он не мог пошевелиться, ноги, казалось, приросли к
земле. Царапина на бедре от сломанного поворотника жгла раскаленным железом.
Теперь он понимал, что чувствует олень, пойманный в капкан неумолимых огней
фар, или бурундук, тупо подпрыгивающий перед носом приближающейся
газонокосилки. Облако лишило его инстинкта самосохранения, способности
вырваться. Он замер, как беспомощный кролик перед коброй.
И как ни странно, к жизни его возвратили все эти мысли о
самоубийстве. Разве не он мучился над выбором пятисот бессонных ночей? Только
затем, чтобы кто-то неведомый, охваченный охотничьим азартом, сделал это за
него? Нет уж, дудки! Страдания сами по себе достаточно неприятны, но позволить
своему перепуганному телу превратить эти страдания в пародию покорным ожиданием
демонов, заранее потирающих руки от восторга? Ну нет, такого он не допустит!
Итак, он заставил себя сдвинуться с места, медленно, словно
в ночном кошмаре, продираться сквозь внезапно загустевший, как кисель, воздух.
Ноги поднимаются и опускаются, словно в подводном балете. Словно в замедленной
съемке. Неужели еще несколько минут назад он бежал по дороге? Действительно
бежал? Сама мысль об этом казалась невероятной, как бы ни были сильны
воспоминания.
Но все же он упорно продолжал делать шаг за шагом, шаг за
шагом, а вой мотора становился все ближе, превращаясь в рычание зверя. И наконец
он вломился в деревья на обочине дороги, футов на пятнадцать в глубину, где
почти нет снега, только легкий серебристый пух на ароматных оранжево-бурых
иглах. Генри повалился на колени, всхлипывая от ужаса и затыкая рот рукой,
чтобы заглушить звуки; что, если его услышат? Мистер Грей, облако — это мистер
Грей, и что, если он услышит?
Он прокрался за поросший мхом еловый ствол, обнял его и
осторожно выглянул из укрытия, пытаясь рассмотреть что-то сквозь потную завесу
упавших на глаза волос. И увидел в хмуром сумеречном свете вспышку света. Она
колеблется, дрожит, перемещается. Горящая фара.
Генри беспомощно застонал в надвигающейся тьме. Круг света
проник в мозг, пожирая мысли, наполняя его пугающими образами: молоко на
подбородке отца, паника в глазах Барри Ньюмена, истощенные тела и огромные
глаза, пристально глядевшие в никуда из-за колючей проволоки, женщины с
содранной кожей и повешенные мужчины. На какой-то момент его представление о
мире вывернулось наизнанку, как карман, и он осознал, что все поражено чумой…
или, вероятно, поражено. Все. Его доводы в пользу самоубийства ничтожны перед
лицом надвигающегося бедствия.
Он прижался губами к дереву, чтобы сдержать крик, чувствуя,
как губы впечатались поцелуем в холодный мох, до самых корней, где он сохранил
влагу и вкус коры. В этот момент «арктик кэт» пронесся мимо, и Генри узнал
оседлавший его силуэт. Узнал создание, породившее черно-красное облако,
наполнившее его голову сухим жаром.
Он со сдавленным криком вгрызся в мох, бессознательно втягивая
носом сухие, мелкие, похожие на табак частицы, и снова вскрикнул. А потом
просто продолжал стоять на коленях, схватившись за дерево и дрожа всем телом.
Рев снегохода стал постепенно удаляться на запад, превратился в назойливый
скулеж и затих окончательно. Там Пит. ЭТО доберется до Пита и женщины. Генри
поковылял на негнущихся ногах обратно к дороге, не замечая, что плачет, не
замечая, что из носа снова льется кровь. И снова направился к «Дыре в стене»,
но уже не той уверенной трусцой, как раньше. Теперь он едва плелся, прихрамывая
и спотыкаясь. Но, может, это уже не играло роли, потому что в домике все было
кончено.
Какие бы кошмары там ни происходили, он все равно опоздал.
Один из друзей мертв, один умирает, а один, храни его Боже, стал кинозвездой.
Глава 7
Джоунси и Бив
1
Бив повторял это снова и снова. На этот раз никаких
биверизмов: простое короткое ругательство, которое первым приходит на ум, когда
ты привалился к стене и нет других слов, чтобы выразить ужас, представший твоим
глазам.
— А, блядство, старик, блядство!
Как бы плохо ни было Маккарти, он все же нашел время
щелкнуть переключателями в ванной, включив люминесцентные плафоны по обе
стороны от зеркала и еще один, круглый, наверху. Неестественно белый, резкий
свет придавал окружающему вид полицейского снимка с места преступления — и
некий оттенок сюрреализма, потому что лампы не горели ровно, а время от времени
мигали, и ты понимал, что питание идет от генератора, а не от электростанции,
снабжающей электричеством Дерри и Бангор.
Кафель на полу светло-голубой, и если у двери видны лишь
отдельные пятна и брызги крови, то около туалета уже стоят лужицы, от которых
тянутся алые ручейки. Кроме того, кафель донельзя затоптан: ни Джоунси, ни Бив
не позаботились снять сапоги. На синей виниловой душевой занавеске — четыре
смазанных отпечатка пальцев, и Джоунси нахмурился еще сильнее: он, наверное,
схватился за занавеску, чтобы не упасть, когда садился на толчок.
Но все это была лишь прелюдия. Джоунси мысленно видел то
страшное, что здесь творилось: Маккарти с рукой, заведенной за спину, мечется
по голубому кафелю, пытаясь удержать что-то у себя в утробе.
— А, блядство, — твердил Бив, как заведенный, почти
всхлипывая. — Я не хочу видеть это, Джоунси, старина, не могу.
Собственный голос донесся до Джоунси глухо, словно издалека:
— Придется, Бив. Ничего не поделаешь. Если в тот раз мы
сумели выстоять против Ричи Гренадо, сможем и сейчас.
— Не знаю, старик, не знаю…
Джоунси тоже не знал, честно не знал, но все же подался
вперед и взял руку Бива. Холодные пальцы Бива судорожно сомкнулись вокруг его
ладони, и они вместе шагнули в глубь ванной. Джоунси старался не наступать на
кровь, но это было невозможно: повсюду краснели потеки. И не только крови.
— Джоунси, — прохрипел Бивер, — видишь эту хрень на
занавеске?
— Д-да.
В ореолах смазанных отпечатков виднелись крохотные наросты
красно-золотистого желе, походившего на плесень. На полу их было куда больше.
Не в самой большой луже, а в полузасохших пятнах.
— Что это?
— Не знаю, — пожал плечами Джоунси. — Вроде то же дерьмо,
что было у него на лице. А сейчас заглохни на секунду.
И после паузы:
— Маккарти… Рик!
Маккарти, сидевший на унитазе, не отвечал. По какой-то
причине он снова напялил оранжевую кепку: козырек отогнулся и торчал под косым,
залихватским углом. Если не считать кепки, он был абсолютно голым. Подбородок
покоился на груди, что придавало ему уродливо-пародийный вид глубокой
задумчивости (а может, это вовсе и не было пародией, кто знает?). Глаза закрыты.
Сложенные руки благопристойно прикрывают лобок. С одной стороны унитаза стекала
широкая струя крови, но на самом Маккарти не было ни капли, по крайней мере
насколько мог определить Джоунси.
