— Нам он нравится, мэм, — бормочет Пит.
— Особенно, как он носит коробку для завтраков над головой…
— присоединяется Джоунси.
— Да, охренеть можно, — вторит Пит.
Генри пинает его под столом. Пит соображает, что ляпнул (со
стороны отчетливо видно, как движутся шестеренки у него в мозгу), и багровеет
от смущения. Но миссис Кэвелл делает вид, что не замечает. Она занята другим:
так и ест Генри напряженным взглядом.
— Он должен выходить без четверти восемь, — говорит она
наконец.
— Обычно к этому времени мы уже почти рядом с вашим домом, —
сообщает Генри. — Правда, парни?
И хотя семь сорок пять — немного рановато, все хором
поддакивают.
— И вы это сделаете? — снова спрашивает миссис Кэвелл, и
теперь Бивер без труда читает ее мысли: в ней говорит скепти-чтоб-ему-цизм, то
есть, если перевести на человеческий язык, она попросту им не верит.
— Конечно, — заверяет Генри, — только вот Даддитс… ну… вы
знаете…
— Не захочет, чтобы мы его провожали, — заканчивает Джоунси.
— Вы что, спятили? — охает она. Биверу кажется, что она
говорит сама с собой, пытается убедить себя, что на кухне действительно сидит
эта орава и предлагает немыслимое. Что все происходит на самом деле. — Дружить
с вами? Мальчиками, которые, как говорит Даддитс, ходят в настоящую школу? Да
он подумает, что в рай попал!
— О'кей, — заключает Генри. — Мы придем к без четверти
восемь, проводим в школу и обратно.
— Он заканчивает в…
— Мы знаем, когда в Академии Дебилов отпускают учеников, —
жизнерадостно сообщает Бивер, но за мгновение до того, как видит потрясенные
лица приятелей, с ужасом понимает, что выпалил кое-что куда похуже, чем
«охренеть», и поспешно прикрывает рот ладонью.
Испуганные глаза над грязноватой ладошкой похожи на два
блюдца. Джоунси пинает его в коленку с такой силой, что Бив едва не
опрокидывается.
— Не обращайте на него внимания, мэм, — говорит Генри
чересчур поспешно: верный признак смущения. — Он просто…
— Ничего страшного, — отмахивается она. — Я знаю, как люди
называют Мэри М. Сноу. Иногда и Элфи, бывает, обмолвится.
Как ни странно, но эта тема почти не интересует ее.
— Почему? — повторяет она, и хотя при этом смотрит на Генри,
Бивер храбро отвечает, несмотря на пылающие щеки и сокрушенный вид:
— Потому что он классный.
Остальные кивают.
Они будут провожать Даддитса в школу и из школы, почти пять
лет, если не считать дней, когда он болен или когда они уезжают в «Дыру в
стене». К концу этого срока Даддитс переходит из Мэри М. Сноу, иначе говоря,
Академии Дебилов, в профессионально-техническое училище Дерри, где учится печь
пирожные («петь озые» на языке Даддитса), менять аккумуляторы в автомобилях и
завязывать галстук (узел всегда идеален, хотя временами и висит едва не у
пупка).
История с Джози Ринкенхауэр давно уже прошедшее время:
маленькое девятидневное чудо забыто всеми, кроме родителей Джози, которые,
разумеется, будут помнить его до конца жизни.
Они уже успели научить Даддитса играть в парчизи и
упрощенный вариант монополии, а также изобрели Игру Даддитса и бесконечно в нее
играют, иногда гогоча так оглушительно, что Элфи Кэвелл (в отличие от жены
высокий, но тоже чем-то напоминающий птицу) выходит на площадку лестницы, той,
что ведет в комнату для игр, и громко требует объяснить, что у них творится,
что там такого смешного, и они честно пытаются объяснить, что Даддитс воткнул
колышек Генри в пятнадцатую лунку вместо второй или что Даддитс лишил Пита
пятнадцати честно заработанных очков, но до Элфи, похоже, такие вещи не
доходят: вот он стоит на площадке с газетным блоком в руках и недоуменно
улыбается, неизменно повторяя одно и то же: «Не так громко, мальчики…» И
прикрывает дверь, вновь предоставляя их самим себе. Из всех развлечений Игра
Даддитса — самая забавная, «отпад», — как сказал бы Пит. Иногда Бивер
закатывается так, что, кажется, вот-вот лопнет, а Даддитс, сидящий на ковре в
позе лотоса рядом со старой доской для криббиджа, улыбается во весь рот, как
Будда. Полный улет!
Но все это впереди, а сейчас — только эта кухня,
поразительно теплое солнце и Даддитс во дворе, толкающий качели. Даддитс,
который — они с самого начала это понимали — не похож ни на одного из тех, кого
они знают.
— Не пойму, как они могли, — внезапно восклицает Пит, —
выносить его плач. Не пойму, как они могли и дальше над ним издеваться.
Роберта Кэвелл печально смотрит на него:
— Взрослые мальчики просто не слышат того, что расслышали
вы. Надеюсь, вам никогда и не придется это понять.
6
— Джоунси!!! — надрывался Бивер. — Эй, Джоунси!
На этот раз до него донесся ответ — слабый, но отчетливый.
Сарай для снегохода завален всяким хламом, и среди прочей дребедени там
хранится и старомодный клаксон-груша, один из тех, которые разносчики в
двадцатых — тридцатых годах прикрепляли на руль велосипедов. И теперь Бивер
услышал протяжный гудок его: би-и-и… би-и-и…
Вой, от которого Даддитс хохотал бы до слез, — старина Дадс,
вот кто любитель оглушительных, сочных звуков!
Прозрачная синяя занавеска зашуршала, и у Бивера по коже
побежали мурашки. Он едва не вскочил, вообразив, что это Маккарти, но тут же
понял, что сам задел занавеску локтем: ничего не поделаешь, уж очень здесь
тесно. И снова уселся поудобнее.
Под ним по-прежнему не было никакого движения: эта тварь,
кем бы она ни была, либо мертва, либо болтается в сточном резервуаре.
Наверняка.
Ну… почти наверняка.
Бив завел руку за спину, нащупал кнопку смыва, но тут же
передумал.
«Сиди, как пришитый», — велел Джоунси, и Бивер сидит, но
какого хрена Джоунси все не возвращается? Если не смог найти ленту, почему не
прийти с пустыми руками? Прошло не меньше десяти минут, верно ведь? А ему
кажется, черт возьми, что не меньше часа. А Бив тем временем сидит на толчке в
обществе мертвеца, чей зад выглядит так, словно в него натолкали динамита и
подожгли, вот тебе и просраться…
— Ну бибикни еще раз, — бормочет Бив. — Нажми эту чертову
клизму, дай знать, что ты все еще здесь.
Но Джоунси молчит.
7
Джоунси не мог найти ленту.
Обыскал все, но найти не мог. Куда она запропастилась?
Он был уверен, что лента есть, но ни на одном гвозде ее не
нашлось. Не оказалось ни на захламленном верстаке, ни за банками с краской, ни
на крючке под респираторами, болтавшимися на пожелтевшей тесьме.
