И тут, о Господи, это что-то новенькое — предупреждение
все-таки доходит! Как раз в ту минуту, когда он стоит на обочине, уже готовясь
ступить на перекресток, оно все-таки доходит!
— Что? — спрашивает он, и пешеход, остановившийся рядом —
первый, кто нагнется над ним в прошлом, которое теперь, слава Богу, можно
вычеркнуть, — подозрительно пялится на него и отвечает:
— Я лично ничего не сказал, — словно рядом мог быть кто-то
третий.
Но Джоунси почти не слышит его, потому что третий все-таки
есть, это голос в его голове, удивительно похожий, как ни странно, на его
собственный, и он вопит, требует остаться на месте, ни в коем случае не
выходить на мостовую…
Но тут он слышит чей-то плач. Смотрит на противоположную
сторону Проспект-стрит и, о Господи, там Даддитс! Даддитс Кэвелл, голый, если
не считать трусов, и губы заляпаны чем-то коричневым вроде шоколада, только
Джоунси знает, что это такое. Собачье дерьмо, ублюдок Ричи все-таки заставил
его съесть эту пакость, люди идут мимо, не обращая внимания. Словно Даддитса и
вовсе не существует.
— Даддитс! — зовет Джоунси. — Держись, старина, я иду!
И, не глядя, мчится через дорогу. Его пассажир не в силах
ничего предпринять, только беспомощно бултыхается, сообразив наконец, как все
случилось. Старик, да, старик с начальной стадией Альцгеймера, не должен был
садиться за руль, все так, но дело не только в старике. Другая, самая главная
причина, скрытая до сих пор темнотой, окружавшей аварию, была именно эта: он
увидел Даддитса и рванул вперед, забыв осмотреться.
Но он мельком улавливает кое-что еще: гигантский узор,
что-то вроде Ловца снов, который связывает все годы, прошедшие с первой встречи
с Даддитсом Кэвеллом в 1978-м, индейский амулет, который таким же образом
сплетет воедино и будущее.
Солнце бликует на ветровом стекле: он замечает это уголком
левого глаза. На него надвигается машина… слишком быстро. Мужчина, стоявший
рядом на обочине, мистер Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, кричит:
— Берегись, парень, берегись!
И снова Джоунси почти не слышит. Потому что на тротуаре,
рядом с Даддитсом, стоит олень, большой и красивый, ростом почти с человека. За
мгновение до того, как «линкольн» сбивает его, Джоунси понимает, что олень и
есть человек, человек в оранжевой кепке и таком же жилете. На плече уродливым
талисманом прицепилась безногая, похожая на хорька тварь с огромными черными
гляделками. Хвост… а может, щупальце, сжимает шею мужчины.
Как, во имя Господа, я мог принять его за оленя? — думает
Джоунси, но тут «линкольн» наезжает на него и сбивает на мостовую. Он слышит
негромкий зловещий треск ломающейся кости.
2
На этот раз никакой темноты: к добру или к худу, но на улице
Памяти установлены дуговые фонари. Однако фильм все же сумбурный, словно
монтажер опрокинул за ленчем стаканчик-другой и забыл последовательность сцен.
Отчасти все это потому, что время каким-то странным образом скручено и
перекошено: и теперь он вроде бы живет одновременно в прошлом, настоящем и
будущем.
Именно так мы путешествуем, объясняет голос, и Джоунси
понимает, что это тот, кто рыдал о Марси и умолял сделать укол. Как только
ускорение достигает определенного значения, все путешествия становятся
временными. Основа каждого путешествия — память.
Мужчина на углу, старина Я-Лично-Ничего-Не-Сказал,
наклоняется над ним, спрашивает, все ли в порядке, видит, что дело плохо,
поднимает глаза и говорит:
— У кого есть мобильник? Нужно вызвать «скорую».
И тут Джоунси видит под его подбородком небольшую царапину,
старина Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, вероятно, порезался утром во время бритья и
даже не заметил.
Как трогательно, думает Джоунси, но тут пленка дергается,
изображение перескакивает, и вот он, старый дурак, в пыльном черном пальто и
мягкой фетровой шляпе, поименуем дряхлого мудозвона мистером Что-Я-Наделал. Он
слоняется вокруг, повторяя эту фразу. Бормочет, что на секунду отвлекся и
почувствовал толчок… что я наделал? Он твердит, что не помнит названия
страховой компании, но сами они говорят, что их клиенты в хороших руках. Что я
наделал? На ширинке растекается мокрое пятно. Лежа на мостовой, Джоунси ощущает
абсурдную жалость к старому кретину, жалость и желание объяснить:
«Хочешь знать, что наделал? Взгляни на свои штаны. Ты
обоссался, Q-E-D
[48]
».
Изображение снова дергается. Теперь вокруг полно народа. Все
кажутся неестественно высокими, и Джоунси думает, что это похоже на похороны с
точки зрения лежащего в гробу. И вспоминает рассказ Рэя Брэдбери, кажется,
«Толпа», где люди, собирающиеся в местах происшествий — всегда одни и те же, —
определяют судьбу потерпевших своими высказываниями. Если они ободряюще
бормочут, что все не так уж худо и повезло, что машина успела в последнюю
минуту свернуть, значит, обойдется. Если же в толпе толкуют, что «он совсем
плох» или «не думаю, что он выкарабкается», — считайте себя покойником.
Неизменно одни и те же личности. Одни и те же пустые, алчные лица. Праздные
зеваки, обожающие смотреть на кровь и слушать стоны раненых.
И как раз позади мистера Я-Лично-Ничего-Не-Сказал Джоунси
видит Даддитса Кэвелла, одетого и вполне благополучного: то есть никаких усов
из собачьего дерьма. Маккарти тоже здесь. Назовем его мистером
Стою-И-Стучусь-У-Порога-Твоего, думает Джоунси. И еще кто-то. Серый человек.
Только он вовсе не человек, не совсем, он инопланетянин, стоявший за ним, пока
Джоунси сражался с дверью ванной. На лице, стертом, почти без черт, доминируют
громадные черные глаза. Отвисшая вялыми мешками слоновья кожа стала понемножку
натягиваться: старый мистер Инопланетянин-Позвони-Домой еще не поддался влиянию
среды. Но поддастся. В конце концов эта атмосфера разъест его, как кислотой.
Твоя голова взорвалась, пытается объяснить Джоунси серому
человеку, но слова не идут с языка, даже рот не открывается. И все же мистер
Инопланетянин-Позвони-Домой, похоже, слышит его, потому что чуть наклоняет
серую голову.
Он теряет сознание! — кричит кто-то, и прежде чем
изображение снова перескакивает, Джоунси слышит, как мистер Что-Я-Наделал, тот
тип, что сбил его и раскрошил бедро, как фарфоровую тарелочку в тире, говорит
кому-то:
Мне все твердят, что я похож на Лоренса Уэлка
[49]
.
3
В машине «скорой помощи» он так и не приходит в сознание,
хотя постоянно наблюдает за собой, переживая настоящий внетелесный опыт, но
есть и кое-что другое, о чем никто не позаботится сказать позже: у него
останавливается сердце, когда медики срезают штанину, обнажая бедро, которое
выглядит так, словно под кожу вшиты две большие и топорные дверные ручки.
Остановка сердца, Джоунси точно знает, что это, потому что они с Карлой не
пропустили ни одной серии «Скорой помощи», даже повторов. И тут начинается суматоха,
и у одного из фельдшеров золотое распятие на шее, оно все время задевает
Джоунси по носу, особенно когда старый мистер Фельдшер нагибается над
предположительно трупом, и — мать твою, да он умер! Почему никто не позаботился
сообщить, что он умер в «скорой»? Неужели посчитали, что это ему неинтересно,
что он, узнав про такое, просто зевнет и отмахнется, подумаешь, делов-то!
