— Отойти! — кричит другой фельдшер, и как раз перед тем, как
к его груди приставили дефибриллятор, водитель оглядывается, и он видит, что
это мать Даддитса.
Но тут они врезают по нему током, тело дергается, и все это
белое мясо трясется на кости, как сказал бы Пит. И хотя у Джоунси-наблюдателя
нет тела, он все равно чувствует удар током, огромное мощное «бум», зажегшее
древо его нервов, как сигнальная ракета. Возблагодари Господа и давай вниз,
аллилуйя!
Тело, распростертое на носилках, дергается, как рыба,
вытащенная из воды, и снова застывает. Фельдшер, скорчившийся за спиной Роберты
Кэвелл, смотрит на панель и досадливо бросает: «А, черт, нет, прямая линия,
давайте еще разок».
И когда дают второй разряд, пленка скачет, и Джоунси
оказывается в операционной.
Нет, погодите, не совсем так. Часть его в операционной, но
все остальное за стеклом и заглядывает в помещение. Рядом два врача, но они не
проявляют ни малейшего интереса к усилиям бригады хирургов, старающихся собрать
осколки Джоунси-Шалтая. Они играют в карты. Над головами покачивается в потоках
воздуха из вентилятора Ловец снов из «Дыры в стене».
Джоунси почему-то не слишком хочется наблюдать за тем, что
происходит за стеклом: крайне неприятно видеть кровавую яму на месте бедра или
размытые обломки того, что когда-то было костью. И хотя желудка у него не было,
так что в бестелесном состоянии он не смог бы блевать, его все равно скрутила
тошнота.
За спиной один из докторов, играющих в карты, говорит: «Сами
мы мерили себя по Даддитсу. Даддитс был нашим звездным часом». На что второй
отвечает: «Ты так думаешь?» И Джоунси понимает, что врачи — это Генри и Пит.
Он поворачивается к ним и, похоже, оказывается не совсем
бестелесным, потому что видит в окне операционной отражение призрака. Он больше
не Джоунси. Вернее, больше не человек. Кожа серая, глаза — черные луковицы,
выпирающие с безносого лица. Он стал одним из них, одним из…
Одним из серых человечков, думает он. Так они называют нас,
серыми человечками. Некоторые именуют нас космическими ниггерами.
Он открывает рот, чтобы сказать все это или, возможно,
попросить старых друзей помочь ему: они всегда помогали друг другу, если могли,
но тут пленка снова дергается (будь проклят этот пьяница-монтажер), и он уже в
постели, на больничной койке, и кто-то зовет: «Где Джоунси, мне нужен Джоунси…»
Ну вот, думает он с горьким удовлетворением, я всегда знал,
что не Морей, а Джоунси! Это зовет смерть, а может, и сам ангел смерти, и я
должен лежать очень тихо, чтобы он меня не нашел: он и так упустил меня о
толпе, попытался сцапать в «скорой» и снова промахнулся, и теперь рыщет по
больнице, переодевшись пациентом.
Пожалуйста, прекратите, стонет старый мистер Смерть ужасным,
жалобно-монотонным, гипнотизирующим тенорком, я этого не вынесу, сделайте мне
укол, где Джоунси, мне нужен Джоунси.
Я просто буду лежать и молчать, пока он не позвонит, думает
Джоунси, все равно не могу встать: мне только что засадили два фунта металла в
бедро, и черт его знает, сколько времени пройдет, прежде чем я сумею подняться,
во всяком случае, не меньше недели.
Но тут же, к своему ужасу, соображает, что в самом деле
встает, отбрасывает одеяло и поднимается с постели, и хотя чувствует, как швы
на бедре и животе натягиваются и лопаются, и донорская кровь льется по ноге и
пропитывает волосы на лобке, все же идет, не хромая, идет сквозь солнечный луч,
который отбрасывает моментально исчезнувшую, но все же очень человеческую тень
на пол (слава Богу, теперь уже не серый человечек, за что ему следует быть
благодарным, потому что серые человечки спеклись), и направляется к двери. Не
видимый никем бредет по коридору, мимо каталки с судном, мимо парочки
смеющихся, болтающих сестер, которые разглядывают снимки, передавая их друг
другу, идет, притягиваемый монотонным голосом. Не может остановиться и сознает,
что он в облаке. Не красном, каким ощущали его Пит и Генри: облако серое, и он
плавает в нем, единственная частица, которую не сумело изменить облако, и
Джоунси думает:
Я — то, чего они ищут. Не знаю, как это может быть, но я
именно то, чего они ищут. Потому что… Облако не изменило меня?
Да, что-то в этом роде.
Он минует три открытые двери. Четвертая закрыта. На ней
табличка:
ВХОДИТЕ, ИНФЕКЦИИ НЕТ. IL N'Y A PAS D'lNFECTION ICI.
Лжешь, думает Джоунси. Круз, или Куртис, или как его там,
может, и псих, но прав в одном: здесь есть инфекция.
Кровь хлещет по ногам, подол больничной рубахи стал
ярко-алым (потек кларет, как говаривал старый спортивный комментатор на
боксерских матчах), но боли он не чувствует. И инфекции не боится. Он
особенный, он уникален, и облако может только нести его, но не менять. Он
открывает дверь и входит.
4
Удивлен ли он видом серого человека с большими черными
глазами, лежащего на больничной койке? Ничуть. Как только Джоунси обернулся и
обнаружил малого, стоявшего позади него, голова говнюка взорвалась. Ничего
себе, приступ мигрени! Кого хочешь с ног свалит! Но теперь голова парня в
полном порядке: современная медицина творит чудеса.
Комната поросла красным грибком, повсюду, куда ни глянь,
красно-золотистый мох: на полу, подоконнике, планках жалюзи. Узкие ручейки пробрались
к плафонам и бутылке с глюкозой (по крайней мере Джоунси считает, что это
глюкоза), короткие красно-золотистые плети свисают с ручки ванной и с изножия
койки.
Приближаясь к серому существу, укрытому простыней до самой
безволосой груди, он видит на тумбочке единственную карточку с пожеланием
здоровья. ПОПРАВЛЯЙТЕСЬ СКОРЕЕ, — напечатано на изображении грустной ящерицы с
пластырем на чешуйках. А внизу приписано: ОТ СТИВЕНСОНА СПИЛБЕРГА И ВСЕХ ТВОИХ
ПРИЯТЕЛЕЙ В ГОЛЛИВУДЕ. Это сон, обычный сон, с обычной путаницей, прибамбасами
и заморочками, думает Джоунси, отлично сознавая, что это не сон. В мозгу
вертятся шестеренки, перемалывая увиденное, кроша его, чтобы было легче
переварить, как водится в снах: прошлое, настоящее и будущее — все смешалось, и
это тоже свойство снов, но Джоунси знает, что опасно отмахиваться от этого, как
от нескладной сказки-небылицы, вылезшей из подсознания. По крайней мере часть
всего этого реальна.
Черные глаза навыкате наблюдают за ним. Простыня подле
существа вздымается буграми. Джоунси видит, как в щель высовывается красноватая
тварь, что убила Бива. Высовывается, пялится на него такими же стеклянными
глазами и, помогая себе хвостом, взбирается на подушку, где и сворачивается
рядом с узкой серой головой. Неудивительно, что Маккарти неважно себя
чувствовал!
Кровь продолжает литься по ногам Джоунси, липкая, как мед. И
горячая, как лихорадка. Образует причудливые узоры на полу, и скорее всего
скоро обзаведется собственной колонией красной плесени или мха, да не просто
колонией, а зарослями. Но Джоунси ничего не боится. Он особенный. Он уникален.
Облако может нести его, но не способно изменить.
