Нет костяшек, нет игры, думает он, а потом сразу:
Ш-ш-ш, ш-ш-ш, держи это при себе!
Серое существо поднимает руку в усталом приветствии. На ней
всего три пальца с ярко-розовыми ногтями, из-под которых сочится густой желтый
гной. Такой же, как поблескивает в складках кожи и уголках глаз.
И верно, тебе нужен укол, думает Джоунси. Немного карболки
или лизола, что-то в этом роде. Лишь бы выбросить тебя из…
Ужасная мысль пронзает его, такая мощная, что он не может
противостоять силе, толкающей его к койке. Ноги двигаются, оставляя размазанные
красные следы.
Не собираешься пить мою кровь? Как вампир?
Существо на постели улыбается, не раздвигая губ:
Мы, пользуясь вашими определениями, вегетарианцы.
Да, но как насчет этого Баусера? — осведомляется Джоунси,
показывая на безногого хорька, и тот оскаливает иглы зубов в гротескной
ухмылке. — Он тоже вегетарианец?
Сам знаешь, что нет, — говорит серое существо, щель рта при
этом не двигается, ну чистый чревовещатель, нужно отдать ему должное, имел бы
бешеный успех в Катскиллских горах. Но ты знаешь, что тебе нечего его бояться.
Почему? Чем я отличаюсь от других?
Умирающее серое существо (оно, конечно, умирает, тело
разлагается изнутри) не отвечает, и Джоунси снова думает: нет костяшек, нет
игры. У него такое чувство, что серое существо дорого бы дало, чтобы прочесть
именно эту мысль, но черта с два, способность защищать свои мысли — это еще
одна причина его неуязвимости, уникальности, и vive la difference
[50]
, все, что
может сказать Джоунси (не то чтобы он так уж рвался распускать язык).
Так чем я отличаюсь от других?
Кто такой Даддитс? — спрашивает серое существо, и когда
Джоунси не отвечает, снова улыбается, не раздвигая губ. Вот видишь? У нас обоих
есть вопросы, на которые каждый не желает отвечать. Давай пока забудем о них,
хорошо? Как вы это называете? То, что в игре?
Криб, говорит Джоунси. Теперь в ноздри бьет запах
разложения, тот самый, что принес в охотничий домик Маккарти, эфирно-сернистая
вонь. Он в который раз жалеет, что не пристрелил, о Боже, о Господи, сукина
сына, не пустил в него пулю, прежде чем он успел оказаться в тепле. Оставить
всю эту пакость внутри него погибать от холода, рядом с настилом на старом
клене.
Да, криб, говорит серое существо.
Ловец снов уже здесь, подвешен к потолку и медленно
вращается над головой серого существа.
Все то, что мы не хотим открыть друг другу, можно пока
отодвинуть и подсчитать позже. Положить в криб. Чего ты от меня хочешь?
Серое существо, не мигая, смотрит на Джоунси. То есть,
насколько может судить Джоунси, ему нечем мигать: ни век, ни ресниц.
Ни век, ни ресниц, повторяет существо, только Джоунси слышит
голос Пита.
Кто такой Даддитс?
И Джоунси так поражен, что едва не отвечает ему… чего,
разумеется, и добивался серый человек — застать его врасплох. Хитрость не
изменяет ему даже на пороге смерти. Значит, Джоунси следует держать ухо востро.
Он посылает серому типу открытку с большой бурой коровой, на
шее которой висит табличка:
ДАДДИТС — КОРОВА.
И серый человек снова улыбается, не раздвигая губ, улыбается
в мозгу Джоунси.
Даддитс — корова? Не думаю.
Откуда ты? — спрашивает Джоунси.
С планеты X. Прибыли с погибающей планеты, поесть пиццы у
«Домино»; сделать покупки в кредит и выучить итальянский методом Берлица.
Теперь это голос Генри. Но мистер
Инопланетянин-Позвони-Домой немедленно переходит на собственный голос, да вот
только Джоунси устало и без всякого удивления обнаруживает, что это его голос,
голос Джоунси. Генри, естественно, сказал бы, что у него галлюцинации на почве
гибели Бивера.
Ну уж нет, черта с два, думает Джоунси. Теперь это
исключено. Отныне он эггмен, а эггмену лучше знать.
Генри? Ему конец. Скоро… — равнодушно бросает серый тип. Его
рука крадется по одеялу, длинные серые пальцы захватывают ладонь Джоунси. Кожа
на ощупь кажется теплой и сухой.
Ты это о чем? — спрашивает Джоунси, испугавшись за Генри, но
истлевающее существо не отвечает. Еще одна карта в криб. Поэтому Джоунси
выкладывает очередную из своих:
Зачем ты позвал меня сюда?
Серое существо явно удивлено, хотя ни одна складка на лице не
шевельнулась.
Никому не хочется умирать в одиночестве. Нужно, чтобы кто-то
был рядом. Так все считают. Я знаю, у нас ведь тоже есть телевизоры.
Я не желаю…
Я давно мечтал посмотреть один фильм. Тебе он тоже
понравится. Называется «Сочувствие к серым человечкам». Баусер! Пульт!
Баусер награждает Джоунси на редкость злобным взглядом,
соскальзывает с подушки. Гибкий хвост сухо шуршит по полотну, как у змеи,
ползущей по камню. ТВ-пульт, тоже украшенный грибком, валяется на столе. Баусер
хватает его в зубы, поворачивается и крадется к серому существу. Серое существо
выпускает руку Джоунси (прикосновение отнюдь не противно, но какое облегчение
вновь оказаться на свободе!), берет пульт и нажимает на кнопку «пуск».
Появляется картинка, слегка размытая, но не полностью скрытая пушком,
разукрасившим экран. Да это… это сарай, на задах «Дыры»! В самом центре, под
грязным брезентом, что-то высится.
И прежде чем откроется дверь и войдет он сам, Джоунси уже
догадался, что все это значит. Звезда «Сочувствия к серым человечкам» — он сам,
Гэри Джоунс.
Что же, вещает умирающее существо со своего уютного местечка
в центре мозга Джоунси. Доверия нам явно не хватает, но ведь фильм только
начинается.
Этого-то Джоунси и боится.
5
Дверь сарая открывается, и входит Джоунси. Настоящий шут
гороховый, одетый с бору по сосенке: собственная куртка, Биверовы перчатки и
старая оранжевая кепка Ламара. На мгновение тот Джоунси, что смотрит телевизор
в больнице, сидя в кресле для посетителей у постели мистера Грея, уверен, что
второй Джоунси, стоящий сейчас в сарае, подхватил инфекцию и зарос грибком с
головы до пят, но потом вспоминает, что мистер Грей взорвался прямо у него под
носом, то есть не весь он, а голова, и Джоунси обдало ее содержимым.
Только ты не взорвался, говорит он.
Ты… ты что? Сеял семена?
