И, Господи Боже мой, откуда-то взялся третий Джоунси. Един в
трех лицах: первый смотрит телевизор в облепленной грибком палате, второй
обретается в сарае, а третий… третий каким-то образом поселился в коротко
остриженной католической башке Эмила Бродски. Бродски останавливается и тупо
смотрит в белесое небо.
Кембри делает три-четыре шага, прежде чем осознает, что Дог
замер как вкопанный посреди грязного коровьего пастбища. Посреди всей этой
лихорадочной суматохи: бегущие люди, снижающиеся вертолеты, ревущие моторы, Дог
застыл, как робот со скисшей батарейкой.
— Босс, — озабоченно спрашивает Кембри, — все в порядке?
Бродски не отвечает… то есть не отвечает Кембри. Зато
Джоунси, Джоунси Первого, наставляет:
Открой капот двигателя и покажи мне свечи.
Джоунси долго копается, не зная, как открыть капот, но
Бродски продолжает инструктировать его. Наконец Джоунси наклоняется над
небольшим двигателем, не пытаясь разобраться, что к чему. Проще посмотреть в
красный глазок камеры и передать изображение Бродски.
— Босс, — встревоженно допытывается Кембри. — Босс, что
стряслось? Все в порядке?
— Ничего страшного, — медленно и очень отчетливо
выговаривает Бродски и стягивает наушники: непрерывная трескотня его отвлекает.
— Дай мне минуту подумать.
И обращаясь к Джоунси:
Кто-то вытащил свечи. Посмотри… а, вот они. На краю
верстака.
На краю верстака стоит майонезная банка с бензином. Крышка
привернута неплотно, чтобы не скапливались газы. В банке, словно лабораторные
экспонаты в формальдегиде, красуются две свечи «Чемпион». Бродски произносит
вслух:
— Хорошенько вытри. — И когда Кембри переспрашивает, что
именно вытереть, рассеянно советует ему заткнуться.
Джоунси выуживает свечи, старательно вытирает и вставляет в
соответствии с указаниями Бродски.
Попробуй еще раз, говорит тот, на этот раз не шевеля губами,
и тут же слышится рев мотора. И не забудь проверить бензин.
Джоунси так и делает, не забыв поблагодарить Бродски.
— Без проблем, босс, — отвечает тот и снова пускается в
путь.
Кембри усердно семенит рядом, пытаясь догнать собеседника. И
замечает несколько недоуменное лицо Дога, когда тот обнаруживает, что наушники
почему-то болтаются на шее.
— Какого дьявола все это значит? — не выдерживает Кембри.
— Забудь, — отмахивается Бродски, но что-то все же было,
голову на отсечение, было… что? Разговор. Беседа…Консультация?! Вот именно. Но
только никак не вспомнить, о чем шла речь. Он помнит, что было на утреннем
брифинге, перед началом операции. Одна из директив Курца требовала немедленно
докладывать обо всем необычном. Но можно ли отнести это к необычному? И что это
вообще было?
— Должно быть, временное затмение, — поясняет Бродски. —
Слишком много дел, слишком мало времени. Ну же, сынок, продолжай.
Кембри продолжает. Бродски возобновляет переговоры на два
фронта: там бензозаправщики, тут Кембри, но что-то засело в голове, как заноза…
было еще что-то… третий разговор, уже закончившийся. Необычно или нет? Скорее
всего нет, решает Бродски. Конечно, ничего такого, в чем можно бы исповедаться
этому тупоголовому ублюдку Перлмуттеру, твердо уверенному в том, что если этого
нет на его планшетке, значит, не существует вообще. Курцу? Никогда. Он уважает
старого стервятника, но еще больше боится. Как и все они. Курц умен, Курц
храбр, но Курц еще и самый психованный дикарь во всех джунглях. Бродски не
хотелось бы даже ступить в тень Курца, протянувшуюся по земле.
Андерхилл? Может, потолковать с Андерхиллом?
Может быть… а может, и нет. В подобных вещах можно вляпаться
так, что не поздоровится, причем ни за что ни про что. Он слышал голоса всего
минуту-другую… вернее, один голос, но теперь вроде все прошло. Вроде…
«Дыра в стене». Джоунси с ревом вылетает из сарая и
устремляется к Дип-кат-роуд. Он чует Генри, пролетая мимо, Генри, прячущегося
за деревом, вгрызающегося в мох, чтобы сдержать крик, но скрывает это от
завладевшего им облака, облака, объявшего последнее ядрышко его сущности.
Джоунси почти уверен, что в последний раз был рядом со старым другом, который
никогда не выберется из этих лесов живым.
Жаль только, что они так и не смогли попрощаться.
7
Не знаю, кто снимал это кино, говорит Джоунси, но не думаю,
что им придется отглаживать смокинги к церемонии награждения «Оскаром».
Собственно говоря…
Он оглядывается и видит только заснеженные деревья. Снова
взгляд вперед, и снова ничего, кроме Дип-кат-роуд, разворачивающейся
бесконечным полотном. И снегохода, вибрирующего между бедер. Никакой больницы,
никакого мистера Грея. Все это было сном.
Но это не сон. И комната, вот она. Только это не больничная
палата. Ни койки, ни телевизора, ни капельницы. И вообще почти пусто: только
доска объявлений, к которой прикреплены карта Новой Англии с маршрутами
грузовиков братьев Трекер и полароидный снимок девочки-подростка с поднятой
юбочкой, открывающей золотистый кустик завитков. Он смотрит на Дип-кат-роуд из
окна. Джоунси твердо уверен, что это окно больничной палаты. Но больничная
палата таит опасность. Тут что-то неладно. Нужно немедленно выбраться отсюда,
потому что…
Потому что в больничной палате небезопасно, думает Джоунси,
как, впрочем, и в любом другом месте. Но может, именно здесь чуточку
безопаснее. Его последнее убежище, и он украсил его фото, которое, наверное,
они все надеялись увидеть, когда шли по той подъездной дороге в далеком
семьдесят восьмом. Тина Джин Слоппингер, или как там ее.
Кое-что из увиденного было на самом деле… вернувшиеся
полноценные воспоминания, как сказал бы Генри. И, думаю, я действительно видел
Даддитса в тот день. Поэтому и шагнул на мостовую, не оглядевшись. А что до
мистера Грея… сейчас я и есть мистер Грей. Не так ли? Если не считать того, что
часть меня осталась в этой пыльной, пустой, унылой каморке с использованными
гондонами на полу и снимком девушки на доске объявлений, в остальном я мистер
Грей. Разве не так?
Нет ответа. Что само по себе уже ответ, который ему нужен.
Но как это случилось? Как я сюда попал? И почему? Зачем все
это?
Ответов по-прежнему нет, а сам он ничего не может
сообразить. Только рад, что есть еще место, где он может оставаться собой, и
расстроен тем, как легко оказалось украсть его остальную жизнь. И снова жалеет,
горько, искренне и чистосердечно, что не пристрелил Маккарти.
8
Оглушительный взрыв разорвал небо, и хотя эпицентр находился
достаточно далеко, все же сила была такова, что с деревьев посыпался снег. Но
водитель снегохода даже не поднял головы. Это корабль. Солдаты взорвали его.
Байруму конец.
