— Надеюсь, что ты шутишь, Пру, — сказала Констанция. — У нас и так хлопот полон рот. Кто-нибудь из вас уже пригласил Миллисент к нам на прием?
— Да. Я заезжала к ней вчера. Я немного на нее надавила, и она пообещала непременно приехать. — Честити взяла свой бокал с хересом. — Как мы заставим ее прикрепить белую розу к корсажу?
— Нам нужно будет раздать всем женщинам розы разных цветов, — проговорила Пруденс. — Не важно, сколько там окажется красных, розовых или желтых цветов — главное, чтобы белая была всего одна. А белый подойдет к любому цвету платья.
— Ну что ж, годится, — согласилась Констанция. — Я думаю, мне следует самой отвезти Генри к Максу, вам не кажется? Один он может заблудиться.
— Наверное, стоит предупредить его, чтобы он не называл имени своей невесты, — заметила Пруденс. — На случай, если об этом зайдет разговор.
— Да, мы просто погрязли в интригах, — пробормотала Констанция. — Я буду очень рада, когда наши голубки наконец сочетаются законным браком.
За столом Генри был молчалив, ел неторопливо и пил очень мало. Но казалось, что он уже не так потрясен всем происшедшим, и, когда сестры поднялись из-за стола, предложив оставить его с бокалом вина, он ответил, что никогда не пьет более крепких напитков, чем сухое вино или херес, с удовольствием присоединится к ним в гостиной и будет счастлив поиграть им, если они захотят. Он заметил, что в гостиной стоит замечательный инструмент.
— Спасибо, это будет очень мило с вашей стороны, — поблагодарила Констанция.
Он улыбнулся, и его улыбка была такой кроткой и задушевной, что сестры начали понимать, что Амелия нашла в этом человеке. Но окончательно они это поняли, когда Генри сел за фортепьяно и начал играть. Он сразу преобразился. Застенчивый, слабохарактерный недотепа исчез, на его месте появился человек, уверенный в своем таланте. Его исполнение было безупречным, в нем было много чувства и творческой фантазии.
Почти два часа они сидели и слушали его как завороженные. Генри играл не переставая, большей частью по памяти. Пару раз он прерывался, чтобы размять свои тонкие, длинные пальцы, но у сестер создалось впечатление, что мысленно он был уже не здесь, в гостиной. На его лице появилось отрешенное выражение, он находился в своем собственном мире — мире музыки.
Когда он наконец остановился, закончив свое выступление вальсами Шопена, сестры невольно зааплодировали.
— Генри, это было замечательно, — сказала Честити. — Неудивительно, что вам не нравилось работать в конторе. Если бы у меня был такой талант, я не стала бы заниматься ничем другим.
Он улыбнулся, покраснев от смущения:
— Вы очень добры.
— Нет, — возразила Констанция. — Это не доброта, а чистая правда. Нам нужно помочь вам найти применение вашему таланту, но пока, думаю, мы будем придерживаться нашего начального плана.
— Я готов на любую работу, лишь бы у меня был инструмент, на котором я мог бы играть. А теперь, с вашего позволения, я хотел бы уйти к себе. У меня был длинный и тяжелый день. — Он неловко поклонился и вышел из гостиной.
— Это было настоящее откровение, хотя мы и знали, что он хороший музыкант, — зевнув, заметила Пруденс. — Но теперь меня совсем не удивляет выбор Амелии.
Генри был явно рад, что ему не пришлось ехать в Вестминстер одному. Когда Констанция предупредила его, что на предстоящем собеседовании ему не следует упоминать Амелию, он кивнул.
— С какой стати мне упоминать ее? — удивился он. — Моя личная жизнь не должна интересовать моего будущего работодателя.
Они доехали до Вестминстера на омнибусе, и, когда наконец они очутились возле дома на Кэнон-роу, Констанция позвонила в дверь. Макс сам открыл им.
— Доброе утро, Констанция. Я не ожидал увидеть вас. — Он церемонно пожал ей руку.
— Мистер Франклин впервые приехал в Лондон, и я решила, что лучше мне лично познакомить вас, — сообщила Констанция. — Мистер Франклин, достопочтенный Макс Энсор.
Мужчины обменялись рукопожатиями. Генри несколько настороженно посмотрел на Макса, который был по-столичному изысканно одет в костюм, явно сшитый на заказ. Генри сразу же почувствовал себя неуклюжим провинциалом.
— Итак, я оставлю вас одних, — сказала Констанция. — Генри, вы сможете отыскать дорогу домой?
— Навряд ли мистер Энсор захочет взять меня на работу, если я окажусь до такой степени некомпетентным, что не смогу найти обратную дорогу, — немного резко заявил Генри.
— Конечно, — поспешно ответила Констанция. — Прошу извинить меня, просто я иногда веду себя как наседка.
У Макса брови поползли вверх, когда он услышал эти слова. Он посмотрел на Констанцию, не скрывая усмешки:
— Как наседка?
— Всего доброго, мистер Энсор, — попрощалась Констанция и отвернулась, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
Она перешла мост и, остановив экипаж, направилась в Баттерси. Кебмен с удивлением посмотрел на нее, когда она попросила его остановиться возле мрачного серого здания, в котором находился приют для падших женщин.
— Пожалуй, будет лучше, если вы подождете меня. — Она окинула взглядом узкие грязные улочки. — Похоже, сюда заезжает не слишком много экипажей.
— Экипажам здесь делать нечего, мисс, — заметил кебмен, снимая с шеи шарф. — Сколько вы там пробудете?
— Не более получаса, — ответила Констанция. — Я заплачу вам за ожидание.
Он кивнул, потом достал газету и принялся изучать страницы, посвященные скачкам.
Констанция подошла к поцарапанной, наполовину облупленной двери и позвонила. Дверь открыла мрачного вида женщина в черном платье, поверх которого был надет накрахмаленный фартук. Констанция решила, что это надзирательница или сестра-хозяйка. Она смотрела на девушку не слишком дружелюбно.
— Я хотела бы поговорить с Гертрудой Коллинз, — сказала Констанция, стараясь держаться не слишком высокомерно, но и не чересчур заискивающе, тем более что ей очень не нравилось то, как ее разглядывали.
— Для чего она вам понадобилась?
— У меня есть для нее информация, которая может ее заинтересовать.
В глубине дома, откуда доносились запахи вареной капусты и дезинфицирующих средств, послышался детский плач.
— Я не собираюсь причинить ей вреда, уверяю вас. — Констанция на секунду заколебалась, потом решительно добавила: — Я вовсе не питаю дружеских чувств к лорду Беркли.
Женщина еще пристальнее уставилась на нее, но теперь Констанция заметила, что ее взгляд немного смягчился.
— Вы ее родственница? — спросила женщина.
— Нет, но я желаю ей только добра.
— Не много нашлось таких людей, которые желали бы ей добра, — сказала женщина. Она пошире открыла дверь. — Может быть, она и не верх добродетели, но воспользоваться се положением, а потом бросить — это просто подлость. Я бы всех их перестреляла.
