Октавия подавила смешок.
— Есть нечто будоражащее в мысли о том, что четыре дня назад ты был обычным уголовником и томился в Ньюгейте, а теперь болтаешь с королем и никто ни о чем не догадывается.
— Им не составит труда догадаться, если ты и дальше будешь об этом рассказывать так громко, — рассеянно упрекнул ее Руперт. Его глаза искали в нарядной толпе гуляющих брата. Машинально он прижал к ладони палец, на котором было надето кольцо с печаткой.
— Ты думаешь, он придет?
— Не сомневаюсь. А ты, Октавия, ведешь себя как неопытный заговорщик. Каждый, кто на тебя посмотрит, скажет, что у тебя есть какой-то секрет.
— Я ничего не могу с собой поделать, — пожаловалась она. — Так волнуюсь. После всех лет страданий из-за… — Она замолчала и проследила за взглядом Руперта.
По террасе шел человек, известный как граф Уиндхэм. Он постоял минуту, разглядывая через лорнет толпу, словно решал, кого осчастливить своим приветствием, затем направился к стоящей у края террасы группе дам.
Филипп был одет в костюм изумрудного цвета, на каждой щеке налеплено по мушке. Золотые кудри ангелочка прикрывал парик. Лицо было как всегда красиво, а черты как всегда безупречно правильны. Когда Филипп заметил Октавию, его рот слегка скривился, а в сланцево-серых сузившихся глазах появилось ледяное выражение. Но даже это не испортило его внешность.
Октавия намеренно почтительно поклонилась, а он столь же намеренно отвернулся.
— Похоже, джентльмен все нянчится со своей уязвленной гордостью.
— Держись от него подальше, Октавия. Никто еще безнаказанно не унижал Филиппа Уиндхэма. — По резкому тону Руперта Октавия поняла, что это приказ, но у нее и мысли не было ослушаться. От одной мысли о встрече наедине с братом Руперта у нее все холодело внутри.
— Когда ты хочешь с ним поговорить?
— Лучшего момента, чем сейчас, не представится, — ответил он с ледяной улыбкой. — Иди и расскажи все Летиции.
— Слушаюсь, милорд. Ваше слово для меня закон.
— Как бы не так. Дождешься скорее, что в аду все замерзнет, — хмыкнул Руперт и решительно направился к противоположному концу террасы.
Октавия внимательно следила за ним. Она понимала, что ее пристальный взгляд почти неприличен, но ничего не могла с собой поделать. Нужно предупредить Летицию о том, что должно произойти, чтобы скандал не застал бедняжку врасплох. Кроме того, Летиции потребуется поддержка, ведь жена Филиппа нисколько не виновата, хотя ей вот-вот предстоит лишиться и титула, и положения.
Руперт подошел к брату. Мужчины обменялись поклонами. Октавия не могла слышать, о чем они говорили, а по выражению их лиц догадаться было невозможно. Она искала в лице Филиппа сходство с его братом-близнецом, с Рупертом… вернее, с Каллумом, так она должна теперь его называть. Сходство было в глазах, линии рта. Теперь она понимала, что ее все время тревожило в облике Филиппа — ощущение знакомого, но как бы отраженного в кривом зеркале лица.
Оба зародились и развивались в одной утробе, пробились в этот мир с разницей всего лишь в несколько минут. В жилах обоих текла одна кровь, и все же они были не похожи, как только могут быть не похожи два человека.
С усилием она оторвала взгляд от того места, где должна была разыграться драма, и отправилась к Летиции.
Филипп холодно посмотрел на Уорвика:
— Как я вижу, вы снова вернулись в город. Руперт, улыбнувшись, кивнул. Подняв правую руку к кружевной пене жабо, он неторопливо поправлял бриллиантовую булавку. Изящный перстень с печаткой блеснул на солнце.
Филипп не отрываясь смотрел на кольцо. Румянец медленно сходил с его щек, и на лице застыл страх. Рука потянулась к жилету, а затем безвольно упала. Его кольцо соединено с другим. Это могло означать только одно — и теперь все становилось на свои места.
— Ты? — прошептал он. — Каллум? Другого быть ничего не могло. В голосе Филиппа, считавшего брата уже восемнадцать лет как мертвым, слышалось недоверие. Хотя каждой жилкой он чувствовал, что перед ним брат.
— Да, Филипп, — спокойно ответил Руперт. Он всегда знал, что все именно так и произойдет. Он столько лет ждал возмездия — и сейчас, довольно улыбаясь, читал в глазах брата, как мучительно тот борется со своими чувствами. В конце концов холодный расчет взял верх над потрясением и отчаянием. Сланцево-серые глаза брата сузились и сделались такими же колючими, как в тот далекий день на Бичи-Хэд.
— Здесь не лучшее место для радостной семейной встречи. — Филипп выдавил ироническую улыбку. — Может, пройдем в сад?
— Безусловно. — Повернувшись, Руперт направился в дальний конец террасы, откуда пологая лестница вела к обсаженной кустами аллее. Мускулы на спине напряглись, когда он почувствовал, что брат следует за ним по пятам, и только огромным усилием воли он заставил себя не обернуться.
— А эта шлюха, которую ты выдаешь за жену, отлично сделала свое дело, — проронил Филипп. — Где ты ее отыскал? Надо признать, она изысканнее, чем то, что обыкновенно находишь в борделях.
Руперт круто повернулся, и Филипп невольно отступил назад, наткнувшись на могучую волну гневного презрения в серых ледяных глазах брата.
— Если еще хоть раз ты отзовешься об Октавии в таких выражениях, я отрежу тебе язык. — Голос его был суров и беспощадно зол.
Филипп с застывшим от ужаса лицом прижал ладони к губам. Это выражение было знакомо Руперту с детства, когда, доведенный до крайности, до того, что исчезал страх перед наказанием, юный Каллум, физически более сильный, обрушивался на брата.
Руперт помолчал минуту, дожидаясь, чтобы его слова растаяли в горячем застывшем воздухе. Потом произнес:
— Если ты предпочитаешь оспаривать мои претензии…
— Оспаривать?! — Филипп словно выплевывал слова. — Да кто ты такой? Разумеется, я готов судиться в каждом суде королевства. Если, Каллум, ты думаешь, что я тебе все отдам, то ты просто чокнутый. Надеешься ворваться в мою жизнь и сразу стать обладателем и титула, и поместья? Прости, но ты еще глупее, чем я думал.
Руперт дал брату пощечину.
— Довольно оскорблений, Филипп, — спокойно проговорил он. — Мне на всю жизнь хватит тех, что я получил от тебя в детстве. Больше я их не потерплю.
Потрясенный Филипп поднес ладонь к пламенеющей от удара щеке и отступил назад.
— Ты осмелился меня ударить, — прошептал он.
— Ну и что? — Каллум небрежно пожал плечами. — Не надо было доводить меня до этого, дорогой. Попридержи свой язык и тогда можешь меня на бояться.
Неожиданно в руках у Филиппа появился какой-то маленький серебристый предмет, и он с искаженным от страха и ненависти лицом бросился вперед.
Нож блеснул в воздухе и мог бы распороть Руперту живот, если бы тот не отскочил в сторону. Нож лишь скользнул по серебряной пуговице камзола и, разорвав рубашку, царапнул по ребрам.
