Ему хотелось смеяться от удивившей его самого чистой радости, от этой встречи со счастьем, и, когда его семя изверглось в ее тело, смех его уже звенел в тишине и темноте ночи, и он продолжал прижимать ее к себе, пальцы его не выпускали ее оцепеневшего в его объятиях тела, и он ощущал плотно прижатый к нему влажный живот Миранды, будто они слились воедино.
Он не выпускал ее из объятий и продолжал прижимать к себе, пока по ее телу пробегали судороги наслаждения и он ощущал ее пульсирующую плоть. Все ее тело трепетало и в конце концов ее легкие вскрики и всхлипывания переросли в настоящие захлебывающиеся рыдания. И только когда она, совсем обмякшая и обессиленная, замерла в его объятиях, Гарет осторожно опустил ее на влажную траву и закрыл глаза, и его самого омыла волна сладостной и непреодолимой усталости.
Миранда лежала неподвижно. Ей казалось, что ее бедра и живот невесомы, и в то же время они были невероятно тяжелыми, а между ног она ощущала горячую влагу и легкое покалывание, напоминавшее о только что пережитом наслаждении. Она подумала, что граф уснул. Его дыхание стало глубоким, он казался расслабленным и отяжелевшим от усталости. Она посмотрела на небо и некоторое время разглядывала облака, постепенно редевшие и теперь уже пропускавшие серебристый рассеянный свет луны. В тишине она различала, как плещется вода о ступеньки пристани за стеной. Все остальное было погружено в безмолвие. В это время барки и лодки перевозчиков уже не сновали по реке, а обитатели огромного темного дома, чуть видного в сумеречном свете, спали в своих постелях.
Казалось, что не спали только они двое во всем Лондоне и что весь мир принадлежит только им двоим — им принадлежали расплывчатый свет луны, проносившиеся по небу облака и влажная трава, на которой они лежали, и сладостное благоухание лаврового куста над ними.
Потом Миранда услышала Чипа. Он бормотал что-то в темноте, и ей показалось, что он испуган. Миранда повернулась на бок и, опираясь на локоть, негромко окликнула его.
Он нерешительно приблизился, взгляд его был прикован к графу, неподвижно лежавшему рядом с Мирандой.
— Все хорошо, — прошептала она, протягивая ему руку. — Ничего дурного не случилось.
Гарет мгновенно очнулся. Он сел и на секунду закрыл глаза, потому что осознание случившегося потрясло его, как удар. Как это могло произойти? Как он это допустил?
Миранда робко дотронулась до его плеча:
— Милорд?
Он медленно повернулся к ней. Она улыбалась — нежно и трогательно.
— Боже мой, что я наделал!.. — пробормотал Гарет.
Миранда потянулась к своему брошенному на землю оранжевому одеянию. Она поняла столь же ясно, как если бы он произнес это вслух, что ей надо уйти, оставить его одного. И по правде говоря, она готова была это сделать без сожаления. То, что между ними произошло, было столь ново для нее, что она должна была сама разобраться в себе. Ей казалось, что вся ее жизнь теперь изменится. Все, во что она до сих пор верила, было брошено в тигель, а чему предстояло выйти из него, она не имела ни малейшего представления. Она натянула платье через голову, но руки ее так сильно дрожали, что она не могла зашнуровать корсаж. Все равно никто не мог увидеть, в каком беспорядке ее туалет. И незашнурованный корсаж не смог ей помешать вскарабкаться по плющу к себе в спальню. Почему-то ей не пришло в голову, что она могла бы войти в дом через боковую дверь, оставленную открытой для Гарета.
Девушка оглянулась на графа. Он поднялся на ноги и теперь стоял, откинув назад голову и глядя на небо. Его рубашка и камзол все еще были расстегнуты, но он успел зашнуровать штаны, когда она одевалась. Он не пошевелился, пока она быстро удалялась по дорожке. Чип, теперь умолкший, прыгал рядом с ней.
Гарет провел руками по волосам, сжал виски. Что он натворил! И главное, что им теперь делать?
Генрих, король Французский и Наваррский, стоял на носу корабля, входившего в устье Райской гавани. Судно вскоре оказалось в тихих и спокойных водах. По обе стороны гавани тянулись песчаные отмели, а над ними возвышались белые утесы. Серые громады укрепленного замка выделялись на фоне ярко-синего неба, и отсюда король даже мог различить овец, пасущихся на зеленых вершинах утесов.
Город Дувр угнездился у подножия утесов, и там вовсю кипела жизнь. Дуврская гавань, состоявшая из трех бухт, была запружена кораблями, военными и торговыми, и его собственное судно оказалось в длинной череде кораблей, собиравшихся бросить якорь.
— Вы заявите о себе констеблю замка, сир?
— Придержи язык, Магрэ. — Генрих говорил тихо, не разжимая губ и в то же время непринужденно потягиваясь и оправляя простую кожаную безрукавку на широкой груди. Сделал он это молниеносно — одним движением.
Граф покраснел, но предпочел не извиняться за свой промах. Он знал, что никогда больше не повторит подобной ошибки.
— Послать в замок курьера, ваша светлость?
Генрих поскреб подбородок, наблюдая кипящую жизнь порта. Весьма обычная картина для деловитого и работящего народа Елизаветы, подумал он с завистью. В то время как его собственное королевство никак не могло вырваться из водоворота междуусобных войн и постоянного безденежья, англичане неутомимо обустраивали страну, оснащали флот, строили корабли, расширяли границы империи. Одного беглого взгляда на гавань было достаточно даже для самого неискушенного человека, чтобы понять, на этом острове зародилась и выросла нация кораблестроителей и моряков.
— Пожалуй, следует послать, — неохотно ответил Генрих своему спутнику. Генрих никогда не любил торжественные приемы и почести, тем более теперь, после долгих месяцев боев. Он чувствовал себя не вполне готовым к светской жизни. — Хотя я предпочел бы въехать в Лондон скромно. Но Руасси здесь ожидают, ему хотят оказать достойный прием.
— Это так, милорд. — Магрэ отмахнулся от чайки, усевшейся на перила у самой его руки. — Деловой народ, эти англичане, — заметил он, как бы отвечая на не высказанную вслух мысль короля.
— Угу. — Генрих устремил взгляд на берег. Несмотря на солнце, ветер был прохладным, в его дуновении уже ощущалось приближение осени. Конечно, Руасси справится с осадой отлично, но Генрих не любил передоверять свои дела другим. Он должен быть уверен, что вернется во Францию до того, как. погода изменится и морские путешествия станут невозможными. У него не было времени на то, чтобы улещивать эту леди Мод и ухаживать за ней, как положено.
Вытащив миниатюру из кармана камзола, он внимательно рассматривал ее — впервые после того, как принял решение. Советники сочли его тогда слишком скоропалительным и импульсивным. Ведь они не знали, что их король ожидал такого случая уже много месяцев.
С миниатюры на него смотрело бледное серьезное лицо, в котором самым прекрасным были лазурно-синие глаза. Чуть выступающая нижняя губа выдавала чувственность. Гладко причесанные темные волосы отливали золотом. У нее было безупречное протестантское происхождение. В изменившихся обстоятельствах она была бы достойной заменой Маргариты де Валуа. И более того. Он провел по портрету Мод д'Альбар загрубевшим пальцем. Будет приятно для разнообразия жениться на девственнице. Маргарита вела бурную жизнь задолго до их свадьбы. Ходили слухи, что она не брезговала и собственными братьями. Впрочем, Генриха это не особенно заботило. Это был брак, обычный для людей их происхождения, не по любви, а в силу государственной необходимости — политический союз. Но он не оправдал ожиданий и принес Генриху одни только унижения.
