От боли несчастный говорил с большим трудом.
Порция метнулась к маленькому кожаному сундучку — последнему, что оставалось у них от прошлой жизни. Девушка принесла его отцу и раскрыла, не испытывая ни малейшего любопытства. Его жалкое содержимое она давно знала наперечет. Все, за что можно было выручить хоть грош, успели обменять на бренди.
— Там, позади… под шелковой обшивкой.
Порция осторожно просунула пальцы под ветхую обшивку и наткнулась на твердые складки пергамента. Вытащила его из сундучка и подала отцу.
— Когда я умру, ты от… — Его слова заглушил жуткий кашель, у больного не осталось сил продолжать, когда приступ, наконец утих. Но вскоре под напряженным взглядом Порции отец произнес: — Отправь его в Ламмермур, в замок Грэнвилл. Прочти адрес.
— А что это? — Порция недоуменно вертела пакет в руках. — Что в этом письме?
— Прочти адрес!
— Замок Грэнвилл, Ламмермур, Йоркшир.
— Пошли по почте. Когда я умру… — Его голос прервался, и Джек молча протянул Порции руку, которую та горячо сжала. — Это все, что я могу для тебя сделать, Порция, — прошептал он и стиснул ее пальцы так, что девушка удивилась — она и не подозревала, что в этом изнуренном недугом теле еще оставалось столько сил.
Не прошло и часа, как Джек Уорт, сводный брат Като, маркиза Грэнвилла, умер так же, как провел большую часть своей жизни, — в пьяном угаре, без гроша за душой.
— Я должна его похоронить, — пробормотала Порция, закрыв отцу глаза.
— Сейчас земля тверже железа, — безнадежно возразила старуха.
— Я справлюсь. — Порция упрямо сжала губы.
— У тебя и денег-то нет на похороны.
— Я сама вырою могилу и похороню его.
Старуха только пожала плечами. Этот малый со своей дочкой почти месяц провели под крышей ее лачуги, и старуха успела познакомиться с характером упрямой девчонки. Такая и впрямь сама выроет могилу.
А Порция задумчиво вертела в руках запечатанное письмо. У нее не было денег, чтобы отправить его по почте, и вряд ли кто-то даст ей взаймы. А кроме того, вообще не известно, есть ли сообщение между Эдинбургом и Йоркширом, ведь весь север до самой шотландской границы охвачен пламенем гражданской войны… Но это недостаточно веская причина, чтобы проигнорировать последнюю волю отца. Джек пожелал перед смертью отправить сводному брату письмо — и тот его получит. Порция об этом позаботится.
Ну а что ей делать потом? Девушка обвела взглядом убогую лачугу. Пожалуй, зиму придется пересидеть здесь. В таверне всегда можно подзаработать монету-другую, и старуха не станет вышвыривать ее вон, пока будет получать деньги за кров и котелок жидкой овсянки. Учитывая, что больше не надо тратиться на бренди для Джека, ей, возможно, даже удастся что-нибудь скопить, чтобы весной двинуться в путь… куда глаза глядят.
Но прежде предстоит похоронить отца.
— Милорд… милорд… Прошу прощения, милорд…
Като, маркиз Грэнвилл, обернулся в сторону говорившего, не убирая руки с гладкой шелковистой шеи боевого коня, которого перед этим осматривал.
— Ну? — Он надменно приподнял бровь. Парнишка-посыльный не успел отдышаться и просто протянул ему запечатанный воском конверт, а сам поспешил спрятать в рукавах окоченевшие руки: с Ламмермурских гор дул ледяной ветер, обычный для этих мест в январе.
Като принял письмо. Небрежный почерк показался ему незнакомым. Буквы так плясали по бумаге, словно рука, державшая перо, дрожала от слабости.
Однако при виде печати у маркиза вырвалось недовольное восклицание. Его сводный брат.
— Пожалуй, нынче утром я не поеду кататься, Джебедия.
— Как вам угодно, милорд. — Конюх взял у хозяина уздечку и повел жеребца обратно в денник.
— Ах да, ты еще здесь. — Маркиз задержался на миг и глянул на забытого посыльного, который стоял в облаке собственного неровного дыхания, с покрасневшим от холода носом. — Ты что, служишь на почте в Йорке?
Малый утвердительно закивал.
— А я и не знал, что почта до сих пор работает.
— Она не то чтобы работает, милорд. Просто курьер пересекал границу вместе с лордом Левеном, и их милость помогли доставить почту в сохранности.
Като мрачно кивнул в знак понимания.
— Ступай на кухню. Пусть там позаботятся о тебе, прежде чем отправишься назад.
Маркиз прошествовал далее, через внутренний двор к большому донжону
[1]
, где располагались хозяйские покои. Над заснеженными полями по ту сторону крепостного рва разлились звонкие звуки кавалерийского рожка. Им вторили гулкие команды сержантов и рокот барабанов. Однако грозный топот ополченцев, тренировавшихся на плацу, в который превратили обычное пшеничное поле, заглушал толстый слой снега.
Маркиз вошел в башню через узкую дверь. Укрепленные на крючьях факелы освещали древние стены из дикого камня и тяжелые плиты ровного пола. Несмотря на множество ковров и гобеленов, главный зал донжона поражал суровым обликом военной твердыни, на протяжении многих веков служившей надежным убежищем поколениям рода Грэнвиллов, которые оборонялись от вооруженных разбойников и мародеров, бесчинствовавших на границе Англии и Шотландии, а также от вражеских армий.
По каменной лестнице, вырубленной в стене, Като поднялся на второй этаж, и атмосфера сразу изменилась — стала уютнее. Здесь можно было позволить себе более широкие, застекленные окна, пропускавшие в помещение вдоволь воздуха и света. Толстые пушистые ковры на стенах и на полу приглушали звуки и сохраняли тепло. Пройдя по коридору, маркиз вошел в свой кабинет, устроенный в толще стены бастиона.
Там он снял теплый меховой плащ и кожаные перчатки для верховой езды. В камине ярко пылали дрова, и Като наклонился над ними, грея руки и медленно поворачиваясь к огню то одним боком, то другим, как овца на вертеле. Но вот, наконец пришло время сломать печать на конверте и узнать содержание письма от сводного брата.
«Улица Св. Стефана, Эдинбург, декабрь 1643 года
Мой дорогой брат!
Если ты читаешь эти троки, можешь быть уверен, что я предстал перед последним судилищем. Не сомневаюсь, меня приговорят вечно гореть в аду! Ну что ж, я готов заплатить сполна за все, что совершил при жизни. (Ах, Като, я явственно вижу твою болезненную гримасу! Такая праведная душа, как ты, вряд ли способна оценить прелесть порока.) Итак, теперь ты знаешь, что я несу расплату за свои грехи, и можешь сделать мне единственное одолжение во имя милосердия и душевной широты, которая всегда была тебе присуща. Моя дочь, Порция. Она страдала вместе со мной, но я не хочу обрекать ее на страдания без меня. Можешь ты дать ей приют и позаботиться о ней? Кроме тебя, у нее никого нет в этом мире — бедная незаконнорожденная девочка, — и я беру на себя смелость просить о снисхождении единственного человека, на доброту и щедрость которого могу рассчитывать.
