Пиппа поднесла к шее пропитанный лавандой платок: ей казалось, что от этого становится немного прохладнее. Нацепив на лицо вежливую улыбку, она прислушивалась к болтовне соседей и время от времени кивала и бормотала какие-то подходящие к случаю замечания. Этому фокусу она сумела выучиться за последние несколько недель, что придавало ей вид учтивый и внимательный и одновременно позволяло думать о своем.»
Что там ни говори, а она мало чем отличается от узницы. Невозможно покинуть двор без разрешения королевы, да и куда она может поехать? В крайнем случае ей позволят вместе с мужем навестить родителей в Холборне, но больше никуда не пустят. Кроме того, в настоящее время мать вместе с отчимом и единокровной сестрой Анной проводили лето в Мэллори-Холле в Дербишире.
И сейчас она потихоньку мечтала о тех давних летних месяцах, проведенных в теплой зеленой долине Дав, окруженной поросшими вереском горами. В ее памяти Мэллори-Холл остался золотистым домом из желтого, излучавшего сияние камня, наполненным ароматами сухой лаванды, роз, цветущих в саду, и горьковатым запахом горящего дерева. Там обитали преданные домашние слуги ее детства: няня Тилли, управитель мастер Кроудер, магистр Говард, скончавшийся прошлой весной, .и егерь, мастер Грин. Тогда она вела идиллическое существование, пока в их ворота не постучался Хью из Бокера и не превратил их спокойное, размеренное существование в настоящий хаос.
Пиппа не жалела об этом, тем более что любовь Хью принесла матери столько радости, но она невольно чувствовала, что все последующие события стали только следствием этого брака. Если бы им не пришлось тогда же перебраться в Лондон, она не вышла бы за Стюарта Нилсона, не стала бы фактической узницей Уайтхолла и не носила бы сейчас их ребенка. И Пен после всех испытаний и несчастий не была бы головокружительно счастлива с Оуэном д'Арси и их выводком.
Нет, трудно жалеть об этих потрясениях.
Уже знакомая тошнота вновь подступила. Пиппа стала дышать глубже, пытаясь ее побороть. Господи, как ей нужен материнский совет! Чего бы она не дала, лишь бы очутиться в материнских объятиях, среди покоя дербиширских лугов и полей!
Тошнота никак не унималась. Смрад жарившегося мяса становился невыносимым. Пиппа поспешно вскочила, опрокинув нетронутый кубок с вином и сбив на землю серебряную тарелку.
Оглядевшись в поисках убежища, она наспех извинилась, покинула компанию друзей и углубилась в небольшую рощицу. Одному Богу было известно, каким усилием воли она удержалась от того, чтобы не спастись паническим бегством. Сейчас ее вырвет, и ничего нельзя поделать. Теперь она не успеет вовремя вернуться к себе.
Пиппа упала на колени среди толстых извилистых корней древнего дуба, от которых поднималась острая вонь сырого мха и перегноя. Почему на нее так действуют запахи, даже те, которых она раньше не замечала?
Пиппа наклонилась, извергая съеденное и безуспешно стараясь отвести назад спадавшие на лицо несколотые волосы. Чья-то рука вдруг скрутила непокорные пряди, и благословенная прохлада овеяла ее затылок. Приступ прошел, и облегчение, хоть и временное, было таким огромным, что ей на секунду стало легче.
Если не считать того, что кто-то по-прежнему стоял над ней, придерживая ее волосы.
– Все кончилось? – раздался за спиной голос Лайонела Аштона. Перед глазами Пиппы появился платок.
Боже милостивый! Как долго он здесь пробыл?
Молча, сгорая от стыда, Пиппа взяла платок. Плохо уже то, что он видел, как ее выворачивает, но мысль о том, что мужчина… нет… именно этот мужчина… наполняла ее ужасом.
Пиппа поднялась, продолжая прижимать к губам платок, и неуклюже отступила от корней. Но поскольку Лайонел так и не выпустил ее волос, споткнулась и почти упала на него. В вихре обуревавших ее эмоций трудно было выделить единственную. Она чувствовала лишь унижение, смешанное с ошеломляющим чувственным трепетом, возникшим при соприкосновении с его телом и странным, непреодолимым страхом, неизменно рождавшимся в его присутствии. Пиппа попыталась отстраниться, но он крепко держал ее, намотав на руку длинные волосы.
– Тише, тише, – спокойно велел он. – Вы все еще дрожите.
Пиппа сама не понимала, почему так дрожит. Знала только, что это нельзя объяснить простыми последствиями рвоты. И что он не выпустит ее просто так. На какой-то момент она припала к нему, снова опьяненная запахами: мускуса, кожи, сухой лаванды и солнечных лучей.
Но тут он отпустил ее волосы и придержал за локти, когда она, пошатываясь, отошла. Сердце Пиппы молотом бухало в ребра, перед глазами все кружилось, и на какое-то мерзкое мгновение она испугалась, что сейчас ее снова вырвет. Но все гут же успокоилось. Деревья заняли свои места, а сердце замедлило бег.
Пиппа немного привела в порядок волосы, жалея, что их нечем связать. Распущенные волосы хороши для дневных развлечений и так идут к ее простому, глубоко вырезанному платью лимонного цвета с пышными, перехваченными посредине лентами рукавами и кружевной оторочкой, в котором она напоминала пастушку. Но, одеваясь сегодня утром, она не подумала о неприятных последствиях беременности.
«Вот она, цена тщеславия», – подумала Пиппа, мрачно улыбаясь.
– Принести вам что-нибудь? – осведомился Лайонел, всматриваясь в нее. Она все еще была очень бледна, а под глазами темнели круги. Несмотря на элегантный туалет и дорогой жемчужный ободок вокруг шеи, она выглядела тощей, полуголодной нищенкой.
Пиппа наконец подняла на него глаза. Его улыбка была такой же неотразимой, а взгляд сочувственным, как всегда. И этот взгляд, казалось, окутывал ее, предлагая безопасность, защиту… и что-то еще… нечто парадоксально опасное.
Смущение куда-то исчезло.
– Обычно в таких случаях помогает хлеб. Простой хлеб.
– Я немедленно пойду за хлебом. Посидите здесь. – Он взял ее за руку и подвел к упавшему дереву. – Я через минуту вернусь.
Пиппа беспрекословно повиновалась. Отчего-то сама мысль о возможности ослушаться Лайонела Аштона представлялась невероятной. Но она сказала себе, что слабость не позволяет двинуться с места, что, впрочем, было и неудивительным.
Она опустила глаза на скомканный платок и рассеянно подумала, что нужно будет попросить Марту его выстирать, прежде чем возвращать Лайонелу. На висках выступил пот, и она вытерла лицо своим, надушенным лавандой платочком.
Лайонел вернулся с толстым ломтем ячменного хлеба и кожаной фляжкой. Присев рядом, он протянул ей хлеб.
Пиппа отломила кусочек корочки и медленно сжевала. Легкая тошнота сразу исчезла, а лицо немного порозовело. Она съела хлеб, наслаждаясь каждой крошкой, и не задаваясь вопросом, насколько интимно то дружеское молчание, которое установилось между ними. Солнечный луч пронзил листья над головой, упал на спину, и тепло еще больше расслабило Пиппу.
– Выпейте это, – посоветовал он, протягивая флягу.
Звук его голоса вывел Пиппу из полудремоты. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как она слышала что-то, кроме шороха беличьих лапок в кроне и щебета птиц.
