– Но дверь… она открыта, – с посеревшим лицом бормотал Гейбриел.
Стюарт поднялся, шагнул к двери и выглянул в коридор. Ни души. Он снова повернул ручку, но, когда повернулся к кровати, засов щелкнул, и дверь отошла на несколько дюймов.
– Засов слабый, – пояснил Стюарт. – В следующий раз я велю его укрепить.
Гейбриел провел рукой по восковому лбу.
– Здесь слишком опасно, Стюарт. Я предпочитаю кабачок.
Стюарт брезгливо поморщился.
– Любимый, я ненавижу это место. Такая мерзкая дыра!
Он сел на кровать, поднял лежавшую у ног кожаную флягу с вином, поднес к губам, а потом протянул Гейбриелу.
Ты слишком беспокоишься.
Можно подумать, им есть что скрывать. Все равно они нигде не будут в безопасности!
Горечь действительности превратила вино в желчь. Но Гейбриел не знал и никогда не узнает правды.
Музыкант жадно припал к фляге и, напившись, вытер рот рукой.
– Сегодня днем я должен развлекать игроков в карты в большом салоне. Ты там будешь?
– Да. Никогда не упускаю возможности поиграть, – засмеялся Стюарт, надеясь ободрить любовника.
Гейбриел безуспешно пытался улыбнуться.
– Мне пора.
Стюарт даже не попытался остановить его. Если Гейбриел расстроен и чего-то опасается, лучше отпустить его туда, где он успокоится.
Но такого места просто не существует.
Стюарт покачал в руках флягу и уставился в пол. Рядом пробежала мышь, и он проследил, как она нырнула в дырку в стене.
Он принял решение. В конце концов, это его шантажируют, так стоит ли скрываться в норах и темных углах? Прятаться в убогом кабачке? И зачем это им, если шпионы Ренара все равно следят за каждым их движением? Вероятно, им уже известно, что он нашел эту каморку. А если и нет, все равно скоро узнают. Но почему, спрашивается, остальные должны об этом пронюхать?
Они принуждены таить свою любовь, но, если соблюдать разумную осторожность, могут встречаться в этой комнате. Здесь, разумеется, нет привычных удобств, зато приятели и знакомые вряд ли сюда забредут. Это придает их любви некое достоинство и, кроме того, немного укрепляет в Стюарте остатки самообладания. Гасит ужасающее ощущение того, что им управляют, как марионеткой, что его участь в руках врагов, что отныне течение жизни от него не зависит. Разумеется, это всего лишь иллюзия, но он всегда может притвориться, что все идет как полагается. Ради Гейбриела.
Он глянул на дверь. Гейбриел закрыл ее перед уходом, но она опять приоткрылась. Что ж, это легко исправить. Он велит вделать замок покрепче. Это успокоит Гейбриела и не даст шпионам сунуть сюда нос.
Стюарт поднялся, тщательно оправил одежду и осмотрел комнату, прикидывая, как сделать ее более уютной. Хотя бы положить одеяло на соломенный тюфяк…
Он вышел и неторопливо направился в свою спальню. Интересно, как там Пиппа? Он слышал, как ее рвало по утрам, и испытываемое им отвращение не имело ничего общего с ее болезнью. Только с тем, кто стал причиной ее недомогания по утрам.
Исполненный ненависти к себе, Стюарт бросился на постель и сунул голову под подушку, чтобы ничего не слышать.
Но из соседней спальни не доносилось никаких подозрительных звуков. Облегченно вздохнув, он распахнул ставни, разделся и лег. Час-другой сна освежит его, а позже он найдет Пиппу. Они должны вместе присутствовать на публичной аудиенции, которую давала королева, и хотя будут беседовать только на самые общие темы, в глазах окружающих их брак останется незыблемым. Впрочем, Пиппа с такой же готовностью сохраняла видимость счастливой супружеской жизни.
Пиппа сидела в уединенном уголке парка. Было еще слишком рано для посетителей, и, если не считать садовников, она находилась в сравнительном уединении. Легкая водяная дымка поднималась от фонтанов, мелодичное журчание навевало сон.
Но она не спала. Все ее тело словно онемело, и ощущение было таким сильным, что она пошевелила пальцами на руках и ногах и крайне удивилась, обнаружив, что все чувствует. А вот думать не смогла. Только сидеть в этом незнакомом холодном местечке, надежно отделявшем ее от теплого чувственного мира.
Никогда еще она не была так одинока.
– Прошу прошения, мадам…
Извиняющийся голос садовника проник сквозь густую пелену тоски, и она растерялась, осознав, что он уже не первую минуту стоит здесь.
– Что вам?
Садовник взмахнул граблями.
– Гравий, мадам. Под скамьей, – пояснил он, с любопытством пялясь на нее. – Вы хорошо себя чувствуете, мадам? Может, послать за помощью?
– Нет… нет, спасибо.
Она поднялась, отряхнула юбки и глянула на часы. Почти девять. Если не поспешить, она сотворит немыслимое и опоздает на аудиенцию.
Голова, казалось, была наполнена туманом, и почему-то было совершенно не важно, что она может задержаться. И что ей за это будет? Обвинение в государственной измене, заключение в Тауэр… какая разница?
Тем не менее она торопливо прошла через сад, по террасе и во дворец. Люди заговаривали с ней, улыбались, приветственно махали руками. Она никого не видела. И остановилась только у двери в приемный зал.
– Мадам!
Герольд поклонился и стукнул в дверь посохом. Ее немедленно провели в зал. Он был пуст, но даже это не трогало Пиппу. Герольд шествовал впереди, к двери, ведущей в комнату для частных аудиенций.
– Леди Нилсон, ваше величество! – провозгласил он, распахнув двойные створки.
Пиппа вошла в комнату. Мария, окруженная фрейлинами, сидела за столом, на котором были разбросаны государственные документы. Пиппа чуть поежилась под пристальным взглядом.
– Доброе утро, леди Нилсон.
– Мадам.
Пиппа низко присела и упала на одно колено. Слишком много времени прошло с тех пор, как их отношения были настолько теплыми, что королева звала ее по имени.
Мария жестом велела ей подняться и показала на подушку.
– Прошу садиться. Беременные женщины должны себя беречь.
Губы королевы растянулись в сухой улыбке. – Ваш супруг открыл мне тайну.
– Это не тайна, мадам, – осмелилась возразить Пиппа, садясь на подушку так, что юбки раскинулись вокруг легкими складками. Ее тело двигалось в полном соответствии с этикетом, язык произносил нужные речи, но разум, казалось, не играл во всем этом ни малейшей роли. Она ответила Марии улыбкой, в которой наблюдательный человек мог бы распознать что-то вроде вопроса.
Мария кивнула.
– До вас дошли слухи?
– Совершенно верно, мадам. Прошу вас принять мои поздравления.
– Итак, мы одновременно будем вынашивать детей. Терпеть тяготы родов.
