— Ешь, — сказал Доминик.
Она отрицательно покачала головой и повторила:
— Я не голодна. И хочу, если можно, лечь обратно в постель.
Капер в раздражении отпустил ее подбородок:
— Очень хорошо. Но может быть, сначала ты потрудишься вымыть лицо и причесать то, что осталось от твоих волос?
— Зачем? Но если ты настаиваешь…
Слегка пожав плечом, Женевьева прошла к умывальному столику, поняв вдруг, что нагота ее больше не смущает. Казалось, ей вообще все стало безразлично. У нее выработался иммунитет против боли и унижения, ее собственное «я" забилось куда-то глубоко внутрь. Нехотя умывшись, она снова забралась в постель, отвернулась к стене, свернулась клубочком и закрыла глаза.
Доминик почесал голову и нахмурился. Долгие бессонные часы минувшей ночи его мучили угрызения совести — нечастые и нежеланные гости. Но те, что не давали спать нынешней ночью, когда он, лежа на спине, смотрел в звездную вечность неба, оказались весьма настырными. Сколько ни напоминал себе капер о непозволительном поведении Женевьевы, о том, в какое затруднительное положение она его поставила, Делакруа уже не был уверен в том, что его жестокость оправданна. По-своему Доминик вел себя не лучше, чем Женевьева, — в сущности, был таким же капризным ребенком. Только он еще и мстил безжалостно, если ему перечили. Но как теперь ему смягчить последствия своей бессмысленной жестокости?
Быть может, лучше оставить Женевьеву в покое, и раны сами затянутся? Он не решил еще, как поступить: то ли оставить ее на борту юнгой, то ли повернуть назад, высадить девушку в каком-нибудь безопасном месте и подобрать на обратном пути — если, конечно, им доведется вернуться. Делакруа не мог придумать, как объяснить капитанам других кораблей своего флота присутствие на «Танцовщице» дочери Виктора Латура. Скрывать от них такое он не считал возможным, потому что это могло повлиять на его решения в ситуации, когда принимать их нужно будет в считанные доли секунды и от правильности этих решений может зависеть безопасность флота и успех всей операции. Только дурак, склонный к самообману, — а Доминик Делакруа никогда им не был, — мог отрицать подобное.
Капитан вышел на палубу и пальцем подозвал Сайласа.
— Будешь заходить в каюту через равные интервалы времени в течение всего дня и докладывать мне ситуацию, — сказал Доминик, оглядывая горизонт в телескоп. — Принесешь мадемуазель обед и скажешь мне, поела ли она.
Решив худо-бедно эту проблему, Делакруа полностью сосредоточился на пяти парусах в море. А ведь в походе участвовали семь его судов.
— Сигнализируйте капитану Дюбуа: капитана Маршана нет в поле зрения. Располагает ли он какой-нибудь информацией? — крикнул он матросу на вышке.
В ярких лучах утреннего солнца замелькали флажки. Ответ гласил: «Алюэтту» видел в последний раз вахтенный на закате солнца.
Доминик нахмурился. Значит, корабль Маршана никто не видел со вчерашнего вечера. Ночью они шли не зажигая огней, следовательно, ничего удивительного, что до рассвета корабль был незаметен, но сейчас уже семь утра, то есть два часа как совершенно светло. Если «Алюэтта» просто не смогла обойти британскую блокаду, они едва ли могут ей помочь. Но если фрегат атаковали и захватили, тогда британский флот начнет рыскать в поисках других судов. Ни один опытный капитан не поверил бы, что корабль в одиночку, на свой страх и риск выполняет какую-то миссию. А британским флотом обычно командуют далеко не дураки.
Однако Доминик мало что мог предпринять — оставалось лишь бдительно следить за морем. Он послал наблюдателя с подзорной трубой на топсель-мачту и велел сигнализировать на другие суда, чтобы там сделали то же самое. Шесть наблюдателей на самых высоких мачтах — это позволяло надеяться, что опасность будет замечена как можно раньше. А уж фрегаты, вовремя получившие предупреждение, в открытом море да еще при попутном ветре не догонит никто.
Глава 14
Весь день Женевьева пролежала на широкой кровати свернувшись клубочком, безразличная к появлениям Сайласа, безразличная даже к черепашьему супу. Звуков корабельной жизни она просто не слышала, обнаружив, что сознание может творить собственный мир, свою вселенную, в которой не ощущается телесная оболочка, — маленькое государство, защищенное от вторжения зла извне. Женевьева научилась противостоять унижению и боли; она постарается остаться в этом своем бестелесном пространстве до тех пор, пока позорные воспоминания не перестанут мучить ее и забудутся. Женевьеве было невдомек, что это блаженное «убежище» — лишь результат ее легкомыслия и физической слабости, вызванной голоданием. За два дня она выпила лишь несколько глотков воды.
Выслушивая доклады Сайласа о стрессовом состоянии пленницы, Доминик хмурился все больше. Не поднимало настроения и отсутствие признаков «Алюэтты»; правда, не видно было и преследователей. Все шесть фрегатов теперь шли в четком строю, постоянно обмениваясь сигнальными сообщениями. Самый опасный участок пути был впереди — Юкатанский пролив, отделяющий залив от Карибского моря. Британцы могут устроить там засаду при условии, что уже знают пункт назначения флотилии. Однако если команда «Алюэтты» у них в руках, то скорее всего миссия капера противнику известна.
Анализируя все варианты и пытаясь предусмотреть их вероятные последствия, Доминик поднялся на мостик. Но мысль о Женевьеве постоянно вторгалась в его размышления и отвлекала от главного. На закате он спустился в каюту, решив на этот раз сломить ее отчужденность. Однако желать легче, чем сделать. И Делакруа впервые почувствовал настоящую тревогу.
Миниатюрная Женевьева, казалось, угасала у него на глазах. Не то чтобы она еще больше похудела — два дня без пищи не сказываются так быстро, — но она как-то вся уменьшилась, съежилась. Даже когда Доминик вытащил ее из кровати, девушка стояла согнувшись, будто стараясь спрятать и защитить что-то внутри себя. Капитан взял из стопки аккуратно сложенной одежды чистую рубашку и накинул ей на плечи. Пленница не сделала ни малейшей попытки одеться, и, выругавшись себе под нос, он осторожно продел ее руки в рукава и застегнул пуговицы.
— Пора заканчивать это, Женевьева. Хватит уже. — Он старался скрыть раздражение и говорить твердо, но по-доброму. — Сядь за стол и съешь суп.
Она села и уставилась на супницу, но, когда Доминик поднес ложку к ее губам, отвернулась.
— Я не голодна, — бесцветным голосом ответила Женевьева куда-то в пустоту.
Тяжело вздохнув, он с огромным трудом заставил себя сказать:
— Женевьева, я сожалею о том, что говорил и делал вчера. Боюсь, в том состоянии, в котором пребывал, я действовал безжалостно. Однако и ты несешь ответственность за случившееся, не только я. Давай забудем о том, что случилось.
— Это больше не имеет никакого значения, — тем же бесцветным голосом произнесла Женевьева. — Со мной все в порядке, просто я не голодна.
Доминик взглянул на нее сверху вниз, стараясь подавить раздражение. Потом вдруг резко развернул стул, на котором она сидела, и подхватил ее на руки:
