Пролог
Замок Фотерингей, 8 февраля 1587года
Они пришли вечером. Тюремщик и мучитель, пуританин Эмиас Полит, и милый преданный Шроузбури - он выглядел так, словно собирался объявить о собственной казни.
Шроузбури заговорил, обливаясь слезами. Получен подписанный королевой смертный приговор. Марии Стюарт предстояло умереть утром, в восемь часов, в большом зале. Времени оставалось совсем мало, ведь надо было успеть написать прощальные письма, разобрать оставшиеся вещи и в последний раз исповедаться. Однако, несмотря на непристойную поспешность, решение о казни вовсе не поразило неожиданностью.
И вот в назначенное время она стояла в большом зале. Утро выдалось отчаянно холодным; тьма еще владела миром. Свечи в рожках отбрасывали на стены тусклые отсветы. Вчерашние зловещие вестники скрывались в дальнем конце, за недавно сколоченным эшафотом. Остальные зрители - шериф со своей командой и компаньонки, за исключением тех двух, которым предстояло сопровождать ее в этом последнем путешествии, - замерли вдоль стен. Некоторые опустили глаза, чтобы не видеть, как она подходит к месту казни.
В пышных складках черной бархатной юбки пряталась собачка - маленький скай-терьер. Мария на мгновение остановилась и обвела зал внимательным взглядом. Посмотрела на тех, кто пришел поглазеть на ее казнь. Глаза задержались на лице одной из дам - той, которая выглядела моложе остальных. Госпожа подняла руку. Юная леди тут же подошла и присела в глубоком реверансе.
- Розамунда, будь добра, возьми собаку, - негромко попросила Мария. - Боюсь, если останется со мной, то слишком расстроится.
- Конечно, мадам.
Розамунда наклонилась, подняла лохматый комочек и ласково погладила, успокаивая. Вернулась на прежнее место, а королева Шотландии пошла дальше, к эшафоту.
Мария поднялась на пять ступенек. Рядом с плахой стоял стул - наверное, для того, чтобы положить снятую одежду, - а на полу лежала атласная подушка. Ах да, ведь придется преклонить колени. Топор мясника хранил следы крови, и Мария отвела глаза. Наверное, ничего приличнее второпях найти не удалось. Как правило, в королевских замках не держат наготове орудия казни. Интересно, они хотя бы наточили топор после убийства несчастного животного?
Времени на размышления не оставалось. Фрейлины и палачи подошли, чтобы раздеть осужденную. Мария сняла с шеи распятие и образок Агнца Божия, отдала спутницам и каждую благословила, не забыв перекрестить.
Палачи встали на колени, моля о прощении. Мария улыбнулась и спокойно проговорила:
- Прощаю, ибо сейчас вы положите конец моим мучениям.
Фрейлины накрыли лицо госпожи покрывалом с изображением тела Христова - она сама его вышивала.
Розамунда Уолсингем прижала к груди собачонку, чтобы та не смотрела на эшафот. Сама тоже отвернулась: не хотелось видеть, как палачи снимают с Марии Стюарт черное бархатное платье, две нижних юбки и корсет - все, кроме сорочки и небольшой юбки. И то и другое оказалось алого цвета, цвета крови, страдания и мученической смерти. Розамунда понимала, что в докладе сэру Фрэнсису нельзя упустить эту деталь. На казни присутствовали официальные свидетели, однако сэр Фрэнсис Уолсингем, как всегда, потребует самого точного, с описанием мельчайших подробностей, персонального отчета о событии.
Оставшись без одежды, Мария Стюарт слегка улыбнулась и что-то тихо сказала палачам; что именно, Розамунда не расслышала. Фрейлины помогли королеве опуститься на колени, а потом она обхватила плаху двумя руками и склонила голову.
Один из палачей наклонился и убрал ладони. Розамунда вздрогнула, поняв, что означает простое движение. Если бы руки остались на плахе, то разделили бы участь головы. Мария Стюарт сцепила пальцы за спиной и громким чистым голосом в последний раз обратилась к Господу.
Последовал первый удар топора. В ужасе Розамунда судорожно сжала собачонку, и та жалобно заскулила. Оказалось, палач промахнулся и попал по затылку жертвы. Губы Марии беззвучно шевельнулись. Топор упал снова.
Розамунда зажмурилась, чтобы не смотреть, как палач рассекает последние сухожилия. И вот наконец голова отделилась от тела. Вершитель казни поднял взор к небу и торжественно изрек:
- Боже, храни королеву.
По залу пронесся вздох ужаса: покрывало осталось в руке, а вместе с ним и парик с длинными каштановыми локонами. Собственные волосы Марии Стюарт оказались седыми и коротко остриженными. Голова упала на солому - голова с лицом старой изможденной женщины, в которой никто не смог бы узнать высокую элегантную красавицу с яркими пышными волосами.
Наконец мучительная процедура подошла к концу. Не переставая гладить и уговаривать испуганного скай-терьера, Розамунда направилась к выходу вместе со всеми. Теперь шерифу с подручными предстояло отнести тело наверх, где уже ждали врачи, чтобы начать сложный процесс бальзамирования.
Ноги отказывались повиноваться. С трудом поднявшись по лестнице, ошеломленная Розамунда присела на каменный подоконник и сквозь стекло посмотрела на унылый зимний пейзаж. Виновата ли в гибели Марии Стюарт она, Розамунда Уолсингем? Наверное, в какой-то мере виновата… но ведь выбора не было. Да она и не понимала, каким образом может быть искажено, извращено и пущено в ход ее участие в том тайном мире, которым правил зловещий кузен. А ведь следовало попытаться понять…
Всего лишь год назад Розамунда почти ничего не знала о королеве Шотландии, а сейчас горько скорбит о смерти госпожи и поливает слезами лохматую голову ее собачки.
Надо полагать, заточение в этом страшном замке скоро закончится. Ее величество королева Елизавета неохотно прощала обиды тем, к кому прежде проявляла благосклонность, но, может быть, всемогущий кузен сжалится и замолвит словечко? Розамунда служила ему верой и правдой. Добросовестно, старательно и честно выполняла все поручения и обязательства, а потому заслужила снисхождение.
И не только снисхождение. Там, на воле, ее ждали незаконченные дела, незавершенные планы. Ах, до чего же хотелось вернуться к жизни!
Глава 1
Скэдбери-Парк.
Чизелхерст, графство Кент
Май 1586 года
Мягкое весеннее солнышко заглянуло в яблоневый сад. Лимонные лучи бережно коснулись молодых светло-зеленых листьев и нежных румяных цветков. Сказочное, хрупкое бело-розовое облако своевольно плавало в небесной синеве. Поймать и запечатлеть неуловимый образ оказалось так трудно, что Розамунда Уолсингем раздраженно сменила позу (сидеть в развилке веток не слишком-то удобно), что-то сердито пробормотала себе под нос и нетерпеливо стерла с грифельной доски почти готовый рисунок. Мел, конечно, не лучшее средство для столь тонкой работы, но Томас постоянно твердил, что бумага - непозволительная роскошь. Брат не уставал повторять, что сделан не из денег, однако жалобы не мешали ему богато одеваться и иметь прекрасного дорогого мерина.
