Оглянулся, взял за локоть лейтенант-коммандера:
– Женщин раздевать случалось? Отлично, снимите в темпе с
прокурора бушлат и броник, а то не добежит…
У него самого в легких ощутимо покалывали горячие иголочки –
не пацан, годы свое берут… Американец сноровисто расстегивал на
соотечественнице пуговицы и пряжки, бесцеремонно опрокинув в мох. Она лежала,
как кукла безвольная, шумно дыша с закрытыми глазами. «Ну, киса, не посрами
Мичиган, если ты и в самом деле оттуда…» – про себя сказал ей Мазур.
Оглянулся на пленных. Полковник, как и следовало ожидать,
казался выжатым лимоном – мужик был не хилый, но не могла не взять свое
вольготная жизнь на «Заимке» с хорошей жратвой и настоящим заграничным
спиртным, пусть даже и перемежавшаяся таежными охотами.
И все же помирать пока что не собирался, по потной
физиономии видно, хочет еще пожить, пусть в роли перевербованного…
Другое дело – Кузьмич. Он, как и Полковник, пер, конечно,
налегке, не обремененный ни оружием, ни снаряжением, в рубахе и знакомом Мазуру
по прежней встрече длиннополом сюртуке. Но физиономия исполнилась очень уж
нездорового, синюшно-бледного колера, а в пот бросало так, что даже борода
промокла и повисла пегими сосульками. Даже на разделявшем их расстоянии Мазур
слышал, что поганый старец хрипит, словно запаленная лошадь, становясь все
бледнее. А ведь, пожалуй, не дойдет, еще километров семь, не меньше…
Сняв с пояса флягу, Мазур тяжело поднялся, остановился над
Джен и, аккуратно наклонив горлышко, пролил ей на лицо тоненький ручеек. Она
моментально открыла глаза, села:
– Какого черта, всю косметику… – и старательно принялась
промакивать щеки платком.
– Это тест, – с ухмылкой сказал Мазур. – Если в
такой ситуации женщина начинает беспокоиться о косметике, значит, умирать не
собирается, и можно бежать дальше…
– Ох… – простонала она, падая навзничь.
– Вставай, – безжалостно сказал Мазур. – Пора…
Майор!
Цепочка выстроилась в прежнем порядке, но Кузьмич, едва его
подняли за скованные сзади руки, осел со стоном, вытянул ноги, прислонившись
спиной к стволу и немилосердно пачкая сюртук смолой. Махнув майору, чтобы
трогался, Мазур подошел, жестом отослал Петрова, старательно державшего
пленника под прицелом, секунду всматривался и властно сказал, уже зная все
наперед:
– Встать. Вперед. Прикончу.
Мимо них пробежал рысцой замыкающий. Кузьмич не шелохнулся,
молча смотрел на Мазура снизу вверх, и в глазах не было ни страха, ни мольбы –
совершеннейшая пустота, ясное осознание финала, не обремененное протестом…
Они еще миг мерились взглядами. Потом Кузьмич, вяло шевеля
бледными губами, прошептал:
– Руки хоть развяжи, дай перекреститься…
Вряд ли прижившийся при Прохоре бывший уголовничек играл –
помня прошлое, Мазур не сомневался, что это все всерьез, и староверские
замашки, и набожность. Возможно, он был верующим с самого детства – ничего
удивительного для затерянных в этих местах староверских селений. Вот только
времени не было…
Мазур, заведя руку за спину, большим пальцем сдвинул узкий
металлический язычок предохранителя. Подобной минуты он ждал много дней, еще с
той поры, как оказался на нарах в бараке, – но теперь, когда наступил миг
расплаты, ровным счетом ничего не чувствовал. Даже горячей жажды убить. Некогда
было чувствовать. Вереница людей в камуфляже уже скрылась из глаз, их еще следовало
догонять.
Он лишь сказал негромко, отведя глаза:
– Суди, Господи, не по делам нашим, а по милосердию твоему…
И, одним движением переместив автомат из-за спины, нажал на
спуск. Серия приглушенных щелчков. Убедившись, что правки не требуется, Мазур
опять забросил автомат за спину и с места взял приличный темп, не оглядываясь.
…Он примерно помнил дорогу, но, полностью положившись на
майора, не сразу сообразил, что группа достигла цели. Просто удивился вяло:
почему майор вдруг остановил людей, хотя для привала вроде бы рано? Потом
сообразил, оглядевшись. С обеих сторон вздымаются густо поросшие сосняком
сопки, впереди – узкий, вроде бутылочного горлышка, распадок. Значит, метрах в
ста отсюда и стоит неизвестно кем возведенное лет двадцать назад охотничье
зимовье, обозначенное на глаголевской карте как та самая «точка-два»… Только ли
на глаголевской?
Майор вопросительно оглянулся. Мазур сделал ему
успокаивавший знак и, демонстративно возясь с тесемками на гульфике, отошел за
деревья. Однако, скрывшись с глаз остальных, отнюдь не спешил оросить струей
ближайшую сосну – по-воровски оглядываясь, углубился в чащобу еще метров на
десять, вытащил из рюкзака упакованные в изоленту пленки и, быстро высмотрев
подходящее место, упрятал сверток размером с кирпич под мох, старательно
взрезав его ножом. Насыпал сверху высохшей хвои, поводил подошвой, растирая,
пока не убедился, что заметить со стороны невозможно. Хорошенько запомнил
место, окружающие деревья, неповторимой формы корявый пень.
Со спокойной совестью справил малую нужду, следя, чтобы
вопреки народной пословице последняя капля не оказалась в штанах, вышел на
маршрут и направился к «точке», чувствуя себя чуточку мерзко – потому что
приходилось поступать так, словно не доверяешь никому…
Но ведь нельзя иначе, как ни крути. Когда придет вертолет и
там окажется Кацуба – можно будет со спокойной совестью, мысленно извинившись
перед спутниками за последний, оговоренный с Глаголевым, финт, вернуться и
забрать пленки. Ну, а если согласно их собственной, пакостной теории
вероятности, не имеющей ничего общего с той, классической, предателем окажется
и Кацуба – тут уж вины Мазура нет никакой. Сделал все, что мог. Останется лишь
полагаться на отложенную в особый карман гранату, надеяться, что удастся
рвануть кольцо…
Справа по стволу шустро скользнула белка – сверху вниз,
мотая пушистым хвостом. Она еще была рыжей, не сменила пока что шубку на серую,
зимнюю. На душе у Мазура стало чуть веселее. Он громко хмыкнул, представив, как
белка будет писать на мох, под которым покоится бомба, способная сокрушить
карьеру будущего вице-президента США, а заодно и полудюжины отечественных сытых
хомячков, пресытившихся прежними развлечениями и завороженных будущими
возможностями, открывавшимися, если на крючок угодит стремящийся в Овальный
кабинет любитель экзотической охоты…
Вышел к избушке. Она была сложена обстоятельно, из толстых
бревен, и могла простоять еще лет с полсотни – неизвестные промысловики
постарались на совесть. Стекла в небольших окошечках пребывали в
неприкосновенности – в последние годы иные скоты без зазрения совести пакостили
в охотничьих избушках, вплоть до того, что поджигали их, но сюда, похоже, не
добрались. Под сосной рядом с крылечком лежат приспособления для шишкования – огромное
сито из железного листа с пробитыми дырочками, толстый колот, огромная скалка.
Толстенная колода засыпана грудой свежей шелухи – чешуйки шишек, сбитых явно в
этом году. Значит, где-то поблизости хороший кедровник…
