И показал на ржавую цистерну емкостью тонн в двадцать,
громоздившуюся неподалеку. Ухмыльнулся. Она поняла, ее прямо-таки передернуло.
– Сообразила? – спросил Мазур. – Мучить тебя не
будем – скинем в бак и укатим навсегда. Тебя тут в жизни искать не догадаются.
Если не закроем люк, протянешь недельки две – при полнейшем отсутствии шансов
на спасение, оттуда ж не вылезешь, а стука ни одна собака не услышит, кто в эти
места заходит? Ну, а если крышку закроем, проживешь ровно столько, пока весь
кислород не употребишь. Цистерна, конечно, ржавая, но не настолько, чтобы ты ее
головой пробила… Да, а руки, само собой, я тебе развязывать не буду – ну зачем
тебе там развязанные руки, какая разница? Вон лесенка, взобраться можно…
Распахнул дверцу, ухватил белокурую за ворот и головой
вперед выдернул из машины, как редиску с грядки. Подхватил на лету и поволок к
цистерне. С каждым шагом цистерна нависала над ними, повеяло удушливым запахом
солярки.
– Тебе везет, – сказал Мазур. – На дне, похоже,
жижа осталась, так что задохнешься и вовсе быстро…
Она отчаянно барахталась. Мазур усмирил ее одним легким
тычком в нужное место, с помощью подоспевшего Михася поволок, обмякшую, наверх
по узенькой железной лестнице. Лестничка скрипела, слегка шаталась, но не
обрушилась. Они взобрались на крохотную железную площадку. Мазур с натугой
отвалил крышку и побыстрее отпрянул – изнутри шибануло такой угарной волной,
что желудок чуть не выскочил через горло. На дне и в самом деле должна
оставаться солярка.
Пленницу повалили животом на горловину люка, так, чтобы голова
свесилась внутрь. Она моментально пришла в себя, изо всех сил задергалась –
впустую, конечно, потом ее шумно стошнило вниз и она захлебнулась воющим
криком. С ухмылочкой Мазур определил, что кончились и игра, и упорство – все,
хрустнула девочка, как сухое печенье…
Поднял ее, повалил на площадку, присел над ней на корточки:
– Ну, сука! Некогда тебя обхаживать по всем правилам! Где
они? Или скину к херам!
Всмотрелся, рывком поднял на колени, а сам торопливо
отодвинулся – ее снова стало тошнить. Процесс пошел. Дождавшись его конца, не
давая опомниться, Мазур налег вновь:
– Ну, где они, блядь такая?
– Сво…
Мазур залепил ей пощечину:
– Сама ты сволочь! Ну?
– Да нет… – прошептала она, делая отчаянные гримасы. –
Это про улицу… Свободная, сорок пять, квартира четырнадцать…
– Еще одна ваша хаза?
– А-га…
– Сколько там ваших козлов?
– Т-три… или четыре…
– Все, – Мазур рывком вздернул ее на ноги. – Вали
вниз. Сейчас быстренько поедем в гости, и смотри у меня, начнешь дергаться –
словишь первую пулю, это я тебе гарантирую…
…Перед тем, как покинуть развалины завода, пленницу немного
привели в порядок – пожертвовав собственные носовые платки и тряпку из
багажника, кое-как обтерли физиономию и одежду от блевотины и ржавчины. Но все
равно вид у нее был несколько предосудительный – разгульная особа, пару суток
безвылазно пробухавшая в каком-нибудь сарае, где извозилась до полной потери
товарного вида. Ручаться можно, именно так и подумали две бабки, торчавшие на
лавочке у подъезда, когда Мазур, двигаясь вдоль стеночки, вел свою пленницу к
двери. Он якобы нежно и заботливо обхватил ее левой рукой, прижимая к себе,
чтобы не выкинула какой-нибудь номер, а накинутая ей на плечи ее же собственная
куртка никак не давала увидеть, что руки схвачены ремнем за спиной. Если особенно
не приглядываться, ничего и не заметишь – не брезгливый мужик подцепил где-то
более-менее приглядную бичиху и волокет домой для немедленного употребления.
Чтобы закрепить эту версию, Мазур громко сказал, работая на бабулек:
– Ниче, Маня, щас опохмелишься, жизнь вернется…
И побыстрее затолкнул ее в подъезд. Следом скользнул Михась.
Удалось еще услышать, как осуждающе заохала одна из бабуль:
– От они, от они, нынешние! Девка-то как с помойки…
Дальше он не слышал – на цыпочках взбежал на второй этаж,
постоял, навострив уши, возле двери четырнадцатой квартиры. Дверь была
солидная, обитая коричневым дерматином, под которым угадывалась прокладка
толщиной с хороший матрац, а может, она и вообще была железная, хорошо
замаскированная, со внутренними петлями. Что-то фактура косяка скорее смахивает
на металл…
Тишина, ни звука изнутри не доносится. А вот глазка нет, что
только на руку… Насчет количества комнат – две – и планировки Мазур успел
расспросить пленницу на обратном пути. Если только она не врала…
– Давай, – кивнул он, уперев дуло пистолета в ту самую
ямку пониже макушки. – И смотри у меня…
Она, покорившись с ненавистью, подняла руку, нажала кнопку
звонка – дзинь-дзинь, дзинь, дззззз… Михась мгновенно, едва отняла палец, завел
ей руки за спину и вновь затянул ремень.
– Кто? – послышалось изнутри.
– Я, Ксана, – громко ответила она.
Томительно долго тянулось мгновение. Решающее. Наконец замок
негромко щелкнул, дверь стала распахиваться – самым нормальным образом, без
лишней спешки и без медлительности. Мгновенно отметив, что все вроде бы в
порядке, Мазур оттолкнулся от стены и бросился в ширившийся проем. Попотчевал
рукояткой пистолета чью-то рожу, так и не успевшую стать ни испуганной, ни
удивленной, добавил коленом, ребром ладони свободной руки – уже на ходу, отработанным
броском врываясь в комнату. Заорал:
– Руки! Всем стоять!
В прихожей стукнула захлопнувшаяся дверь – Михась ворвался
следом, ушел вправо по стеночке, держа пистолет обеими руками, встал так, чтобы
держать в поле зрения и дверь в кухню, и дверь в другую комнату.
Сцена, словно позаимствованная из боевика, но тем не менее
вполне жизненная, в последние годы мало кого уже удивляющая на съежившихся
просторах Отечества: Ирина свет Викентьевна, теща ненаглядная, сидит на стуле,
руки связаны, белая блузка распахнута, так что обнаженная грудь («надо сказать,
все еще великолепная» – отметил где-то на периферии мозга Мазура недремлющий
мужской инстинкт) открыта нескромным взорам – вот только эротической подоплеки
нет ни на капельку, поскольку один из двух стоящих за стулом верзил
демонстративно держит зажигалку у самого ее соска, сделав соответствующую морду
лица. А третий, нависая над съежившимся в кресле тестем (и у того руки,
конечно, связаны, а интеллигентная физиономия, сведенная испугом, украшена
свежим синяком), подсунул ему диктофончик под самый нос. Словом, классический
допрос с угрозами, судя по всему, очень быстро увенчавшийся успехом – сейчас-то
все, понятное дело, замолкли, ошеломленные вторжением, но еще пару секунд назад
тесть, никаких сомнений, заливался соловьем…
Ни разу еще Мазур не видел у своей тещи столь радостной
физиономии. Рот у нее, правда, был залеплен широкой белой полосой
полупрозрачного скотча – но глаза прямо-таки полыхнули радостью. Нет, все же
очаровательная женщина, даже в этаком виде, – а может, именно этакому виду
и благодаря…
