— Посмотрим, что у тебя за навыки! — озлился вор, и все они разом бросились на Фелтерина.
— Тогда умри, несчастный! — воскликнул старый актер, задействовав на сей раз всю мощь своего тренированного голоса, который был прекрасно слышен и в последних рядах галерки самого большого театра Ранке. Сказав это (ибо ему вовсе не требовалось кричать — его и без того уже услышали во всех концах Лабиринта), он, собрав все силы, рубанул своим жалким железным мечом по голове противника.
Один нож запутался в складках его плаща, и он перехватил руку нападавшего левой рукой. Второй вонзился ему в правый бок; но сила удара была недостаточной, и лезвие лишь на дюйм вошло между ребер. Мальчишки были просто поражены звуками его громоподобного голоса. Двое испуганно отскочили назад.
Юный вожак, гордость которого была явно задета, сумел уклониться от удара Фелтерина, но недостаточно быстро, и лезвие меча, довольно-таки тупого, надо сказать, при ударе раздробило ему ключицу. К счастью, нож бандита, похоже, лишь скользнул по животу Фелтерина, распоров кожу.
Схватка весьма напоминала сцену из спектакля «Клинок», и Фелтерин, чрезвычайно возбужденный и от этого почти не чувствуя боли, во все горло вещал в рифму словами из какой-то пьесы, чем окончательно потряс нападавших:
И это все, на что способны вы,
Отродья демонов, исчадья тьмы?!
Лишь колдовство вас может защитить,
Но меч святой сумеет всех сразить!
Тот факт, что сами они никаким колдовством против него не Пользовались, в данный момент до них не доходил; они с ужасом видели лишь, что меч в руке Фелтерина вдруг засверкал ярко-синим огнем, посылая во все стороны зловещие отсветы, высветившие даже самые темные углы и придавшие всей сцене чрезвычайно драматический характер. Мальчишки не могли понять, что единственное колдовство здесь то, что проистекало из магии самой пьесы. Однако они хорошо слышали, как вопит от боли их предводитель, и собственными глазами видели, как этот странный старик вдруг стал куда выше ростом, чем минуту назад. И он вроде бы совершенно не пострадал в схватке. Так что победы им явно не видать…
— Гралис, бросай все, бежим! — крикнул один из воришек вожаку, и они бросились прочь, предоставив раненому Гралису самому заботиться о себе.
Фелтерин сделал шаг вперед, потрясая сверкающим мечом над головой поверженного врага.
— Ступай же в ад! — провозгласил он, продолжая цитировать ту же пьесу. — Пусть демоны тебе друзьями станут! А этот светлый мир покинь навек!
Несмотря на болезненную рану, парень расслышал-таки эти грозные слова, припомнил тот ужас, что еще недавно правил Санктуарием, и.., не совладал со свои мочевым пузырем.
А потом, шатаясь, побрел, опозоренный, прочь, все ускоряя и ускоряя шаг, пока не перешел на бег.
Фелтерин стоял, торжествуя победу и по-прежнему вздымая над головой сверкавший меч. На улице стало вдруг необычайно тихо. Незадачливый воришка исчез в темноте, и только сейчас Фелтерин начал понимать, что тут что-то не так. Аплодисментов не было! Вот в чем дело…
Меч сразу перестал светиться, словно облитая ледяной водой головня. И Фелтерин почувствовал боль от ран, нанесенных вражескими ножами. Он встряхнулся, глубоко вздохнул и сунул свой бутафорский клинок в не менее бутафорские ножны. Потом ощупал рану на животе и решил, что она неопасна. Затем проверил, глубока ли рана в боку. Да, эта была более серьезной, тут явно потребуется хирург… Но только после спектакля!
Фелтерин повернулся и решительно двинулся к «Распутному Единорогу», чувствуя, что его вновь охватывают гнев и ярость.
И все же он совсем не был готов к тому, что предстало перед его глазами, когда он с грохотом распахнул дверь и вперил сверкающий гневом взор в полумрак зала.
Трое приятелей — Раунснуф и Хорт и с ними еще кто-то — сидели за столиком, занятые оживленной беседой, а бармен — другой, не тот, которого Фелтерин подкупил, — наливал им в кружки темное пиво.
На лице бармена при виде Фелтерина ничего особенного не отразилось: ну и что, говорил его взгляд, ну попал человек в беду на улице, с кем не бывает. Однако внимание Фелтерина привлек не бармен. Дело в том, что третьим за столом Раунснуфа и Хорта был демон! Они пили пиво в компании серокожего демона, отвратительная физиономия которого была усыпана бородавками, а на глазах красовались бельма.
— Ну вот! — произнес Раунснуф, сконфуженно глядя на Фелтерина. — Теперь получается, что я смертельно оскорбил нашего дорогого директора театра, нашего гениального режиссера…
— Звездная Мать! — воскликнул юный Хорт. — Вы же ранены, господин мой!
— Не плоть страдает, но душа и сердце! — наставительно провозгласил Фелтерин словами той самой пьесы, которую сейчас должен был играть на сцене нового театра.
— Я бы ни за что не пришел сюда нынче, Фелтерин! Это все… — заныл было Раунснуф, мотнув головой в сторону демона.
— ..Снэппер Джо! — весело закончил за него демон. — Видите ли, мы тут немножко выпиваем. С друзьями. Как это принято у людей.
— Немедленно на сцену! — приказал Фелтерин Раунснуфу.
Если бы завсегдатаи «Распутного Единорога» были знакомы со всеми священными пьесами, какие Фелтерин ставил в своей жизни, они бы непременно догадались — по тому пламени, которым горели его глаза, — что здесь не обошлось без колдовства, в котором участвовали самые древние божества, герои древнейших драматических произведений.
Но завсегдатаи «Единорога» не были знатоками священных пьес, и никто из них не стал вмешиваться.
* * *
Однако неприятности, которыми была чревата для Фелтерина нынешняя ночь, и не думали кончаться.
Ему смазали раны целебной мазью и наложили повязки; он загримировался, надел костюм и быстро проделал несколько физических упражнений, чтобы немного разогнать кровь. Наконец со всем этим было покончено, и занавес пошел вверх. Стоя за кулисами, Фелтерин смотрел, как разыгрывают любовную сцену в саду Снегелринг и Глиссельранд, повторял свою роль и старался выкинуть из головы всякие глупые мысли, мешавшие сосредоточиться. Все приключения остались в прошлом; теперь для него существовало только то, что было на сцене.
Наконец занавес опустился, и он вместе с Раунснуфом, Лемпчином и весьма болтливыми парнями, которых прислала в качестве статистов Миртис, принялся тянуть за веревки и переставлять декорации, ибо на сцене теперь должен был возникнуть кабинет короля. Потом Фелтерин занял свое место за огромным письменным столом, и занавес пошел вверх.
Герой Фелтерина ожил.
Зал был набит битком, он это чувствовал. Он кожей ощущал присутствие множества живых существ, устремленные на него взгляды, охи и ахи в зале. Он даже, кажется, мог прочесть мысли зрителей — во всяком случае, отчетливо воспринимал все их эмоции, хотя и подавленные, загнанные в глубину души правилами приличий. Эти зрительские эмоции, вызванные к жизни магией драмы, и должны были теперь вести его на протяжении всего спектакля.
