Он вернулся в здание почтовой станции спустя два часа, когда повсюду уже распространялись ароматные запахи пищи. В единственной комнате, которая служила и столовой для постояльцев, он обнаружил Софью Алексеевну, сидящую за простым струганым деревянным столом, еще бледную, но, вне всякого сомнения, вполне пришедшую в себя.
Адам уселся напротив.
– Замечательно выглядите! – воскликнул он, пораженный этим удивительным преображением. – О, благодарю вас. – Он принял кусок черного хлеба, который она протянула ему на острие ножа. – Вам стало легче?
– О да, – дружелюбно согласилась она. – Я все-таки не полная размазня, чтобы не прийти в себя после дороги.
– Разумеется. Не представляю, как мне самому удалось бы такое, – пробормотал он, потянувшись за соленьями.
– Будет замечательный жареный цыпленок, – сообщила она с полным ртом. – Смотрительша приготовила его в вашу честь. Должна признаться, сама я не очень люблю свежезабитую птицу. Мне кажется, она становится вкуснее, если до приготовления ее подержать немного на холоде. Думаю, эта добрая женщина не нашла ничего более подходящего, чтобы угодить столь важной персоне. – Голос звучал совершенно невинно, но Адам не мог не заметить шаловливых искорок, мелькнувших в темных глазах, которые непостижимым образом приобрели свой прежний блеск.
– Я рад, – кивнул головой граф, – но буду рад еще больше, если смогу найти что-нибудь выпить. – Он оглядел комнату.
– Есть клюква. – Софи передала ему кувшин с клюквенной наливкой. – Произведение все той же жены смотрителя. Вполне терпимо. Она сказала, если вам покажется слишком крепко, можете спросить вместо этого квасу.
– Спасибо, но я не люблю слабое пиво, – ответил Адам. – Вам, однако, не следовало бы пить эту наливку. Она может нехорошо подействовать на желудок.
– Очень согревает, – весело заметила Софи. – Только не говорите, граф, что мне в этой поездке запрещено самой решать, что я хочу есть и пить.
Появление жены смотрителя с блюдом, на котором дымился жареный цыпленок, спасло его от необходимости отвечать. Далее его собеседница вела себя весьма примерно, если не считать того, что поглощала клюквенную наливку в безмерном количестве. Казалось, крепкий напиток не оказывает на нее никакого воздействия, и Адам решил про себя, что он на самом деле не такой крепкий, как тот, что находится в его кувшине. Либо так, либо Софья Алексеевна умеет пить столь же мастерски, как владеет пистолетом. Немного узнав князя Голицына, Адам был склонен признать справедливость последнего предположения.
Она вела беседу как настоящая хозяйка салона, сосредоточив свое внимание на ничего не значащих вопросах о нем самом, его семье, не вдавалась в подробности, но выказывала при этом искреннюю заинтересованность. От былого гнева, упорного нежелания признать бесполезность сопротивления не осталось и следа, хотя Данилевский внутренне уже смирился с тем, что так будет вечно. Ему оставалось только ломать голову, что послужило причиной столь резкой перемены настроения. Может, тяжелый день несколько утихомирил ее?
Во всяком случае, на это было похоже. Она встала из-за стола, позевывая и деликатно прикрывая рот ладонью.
– Прошу прощения, но я оставлю вас, граф. Чувствую себя немного уставшей.
– Разумеется, – откликнулся он, почтительно поднимаясь. – Очень жаль, но нам придется продолжить путь с рассветом. Мне бы хотелось к завтрашнему вечеру добраться до Киева, если, конечно, это возможно.
– Надеюсь, так и будет, граф. – Ни единый мускул не дрогнул на се лице. В голосе не было и тени сомнения. – Я же не фарфоровая. – Она сделала глубокий реверанс, граф поклонился в ответ, и ему показалось, что в последних словах все-таки проскользнула насмешливая нотка. Но проверить это было невозможно. Вдобавок Адам искренне полагал, что после такой тяжелой дороги она действительно устала.
Княжна ушла в отведенную для нее спальню и закрыла за собой дверь. Адам вышел на улицу. К вечеру заметно похолодало. Выбор места для собственного отдыха был у него небогат. Единственную в доме спальню заняла княжна со своей служанкой. Смотритель был готов предоставить знатному гостю на выбор либо кушетку в той комнате, где они ужинали, либо ложиться спать вместе с хозяевами в жилой половине здания, за кухней. Еще, разумеется, оставался сеновал в конюшне, где разместились солдаты, кучер и Борис Михайлов. Адам выбрал кушетку в гостиной, но чувствовал, что не сможет уснуть до тех пор, пока не выветрятся запахи жареного цыпленка и клюквенной наливки.
Софи обнаружила Таню сладко посапывающей на тюфяке в углу спальни. День, который начался с рассветом и закончился с темнотой, дал о себе знать. Но сама Софи понимала, что, несмотря на усталость и пережитое напряжение, заснуть не сможет. Она привыкла к ежедневным прогулкам на свежем воздухе, а вместо этого вынуждена была провести мучительный день взаперти, в тесной, темной карете, где было нечем дышать. А впереди ее ожидал такой же день… и еще… и еще много таких же – до тех пор, пока не сомкнутся за ней городские стены, а потом и засовы супружеского дома…
Она вдруг с особой остротой ощутила, что этого ей не вынести. Софья поняла, что безотчетно сегодня вечером сделала все, что было в ее силах, чтобы хотя бы немного усыпить бдительность своего сопровождающего. Она подошла к окну, за которым уже окончательно стемнело, и начала быстро соображать, что делать. Возвращаться в Берхольское нельзя… По крайней мере сейчас. Но у нее есть фамильные драгоценности. Дед, конечно, не подозревал, что они могут понадобиться так скоро, но ведь подарил он их без всяких условий. У нее есть пистолет и есть Хан, неутомимый Хан. На нем она в состоянии оторваться от любой погони, пересечь границу Польши… а оттуда – в Австрию. В том мире императорские желания Екатерины ей не указ. Но что там делать беглянке?
Вопрос сейчас совершенно неуместный, решила Софья. Бесшумно она двинулась в обход маленькой спальни, собирая самое необходимое для побега. Драгоценности, пистолет, смена белья, обувь, накидка с капюшоном, перчатки обеспечат необходимую защиту от ночного холода и недобрых глаз. Ощущение свежего ночного воздуха, ветра, свистящего в ушах, дробного перестука копыт Хана, покрывающего верста за верстой степное пространство, которое отделяло ее от свободы, казалось столь явным, что у Софи на мгновение закружилась голова.
На почтовой станции царила глубокая тишина. Распорядок обыденной жизни смотрителя и его семьи подчинялся световому дню. Что делает граф? Это самый главный вопрос. Дверь спальни выходила непосредственно в гостиную, и было совершенно ясно, что пройти этим путем – значит все поставить на карту. Похоже, остается окно. Она с сомнением посмотрела на узкий проем. В него мог пролезть разве что подросток, да и то худенький. Но к счастью, она скорее высокая, чем толстая. Решившись, Софи опустила свои вещи за окно. Сверток бесшумно упал на мягкую землю. Взобравшись на каменный подоконник, она просунула в окно ноги. Потом распрямилась, так что тело оказалось параллельно подоконнику, и начала потихоньку выскальзывать наружу. В какой-то момент она почти повисла в воздухе, оттолкнулась и относительно негромко приземлилась под стеной, рядом со своими вещичками.
