Всю августовскую жару она просидела в саду, рядом с деловито шьющей Татьяной, лишь изредка отправляясь погулять к реке. Казалось, она полностью освободилась от всех страхов, от всех воспоминаний, равно как и от мыслей о будущем; в безмятежном ожидании она становилась все спокойнее и только круглела. Ее постоянно окружали женщины, успокаивающие своими рассказами о том, как все должно происходить, когда душа и тело самостоятельно готовятся к появлению на свет новой жизни.
Адам вернулся в Берхольское, как и собирался, в начале сентября. Был поздний вечер. Последние версты он проскакал вне себя от одолевавших его тревожных мыслей; беспокойство том, в каком состоянии он найдет Софи после нескольких недель отсутствия, немного отступившее на второй план за время тоездки, вновь охватило его. Образ Евы преследовал его. Ева, истекающая кровью; очень много крови, невероятно красной крови, которую невозможно остановить… Ее быстро сереющее лицо… Лужа крови под ней… За все годы службы ему не приходилось видеть, чтобы из одного человека могло вытечь так много крови.
Вдали, блестящая в лунном свете, показалась крыша усадьбы. Он пришпорил коня с леденящим душу ощущением, что впереди его ждет отчаяние и ужас. Страх перед неизвестным был настолько велик, что когда Григорий, неторопливо отпирающий засовы парадной двери, спокойно поздоровался с ним, Адам не поверил сообщению сторожа, что дома все живы и здоровы.
– Адам! Я услышал стук копыт и сразу подумал, что это ты. – Старик Голицын, в халате и ночном колпаке, спускался по лестнице. – Пойдем в библиотеку. Григорий принесет тебе поужинать. Уверен, что у Анны в буфете осталось что-нибудь вкусненькое. – Кивком головы пригласив его следовать за собой, он пошел вперед, шаркая по каменным плиткам пола.
– Софи?.. – Вся долго скрываемая тревога прорвалась в одном-единственном слове.
– Она в полном порядке, – заверил старый князь. – Должен признаться, я рад, что ты снова с нами. За последние недели дом стал напоминать родилку, а я чувствую себя здесь непрошеным гостем. – Он рассмеялся, но как-то невесело. – меня удивляет, что Софья не услышала твоего приезда. Впрочем, она сейчас рано ложится спать.
Войдя в библиотеку, князь первым делом взялся за графинчик и налил гостю водки.
– Это на нее не похоже, – заметил Адам, одним глотком осушив рюмку и тут же налив себе еще.
– Ты увидишь, как она изменилась, – улыбнулся Голицын. – Интересное положение все более решительно заявляет о себе, должен тебе сказать. Тирания плода, если хочешь.
– Она действительно хорошо себя чувствует? – недоверчиво переспросил Адам.
– Да, – кивнул князь, – но я, тем не менее, чего-то побаиваюсь. – Он уставился взглядом в решетку потухшего камина. Адам ждал продолжения с нарастающей тревогой. – Думаю, ей будет очень нелегко пережить разлуку с ребенком, – наконец высказал старик то, что у него наболело. – Если она не в силах будет заставить себя это сделать, придется ей с младенцем бежать от мести мужа.
– Бежать из России, – медленно проговорил Адам. – Когда-то я хотел, чтобы она так и сделала. Теперь не знаю, смогу ли сам это вынести. – Лицо исказилось гримасой страдальческой муки от осознания полной беспомощности. – Если я покину Россию, меня обвинят в государственной измене и дезертирстве. Вы понимаете, князь. Конфискация имений, мать в нищете, фамилия обесчещена. Как я могу так жестоко наказывать ни в чем не повинных людей?
– Конечно, не можешь, – твердо заявил Голицын. – Ни Софье, ни мне не придет в голову требовать от тебя подобного. Я просто хотел предупредить. Если никто не сможет убедить Софью, придется заняться этим тебе.
Открылась дверь. На пороге библиотеки появился Григорий с подносом, на котором стояли тарелки с копченой рыбой, ветчиной, солеными рыжиками и черным хлебом.
– Довольно ли, барин?
– Вполне, спасибо. Мне неловко вас задерживать, князь…
– Я с удовольствием посижу с тобой, если ты не против. – Старик бросил на него быстрый проницательный взгляд. – До тех пор, пока тебе не захочется остаться наедине со своими мыслями.
Адам вздохнул и покачал головой:
– На обратном пути из Варшавы я достаточно долго был наедине со своими мыслями. Меня мучили дурные предчувствия. – Подцепив на вилку ломтик осетрины, он продолжил: – Может, и до меня дошла тирания плода.
– Поешь, и тебе станет лучше, – отечески усмехнулся князь. – Совершенно естественно, что ты беспокоился в отлучке, но Софи здорова и полна сил. Татьяна – опытная повитуха. Все будет хорошо, уверяю тебя.
Через час Адам со свечой в руке поднялся в спальню в западном крыле дома. Легкий ветерок шевелил занавески распахнутого окна, наполняя комнату свежими запахами ночной степи. Прикрывая пламя рукой, он остановился у кровати. Софи спала на боку, подложив ладонь под щеку. Подрагивающий свет выхватил каштановые пряди, разметавшиеся по подушке, покойно сомкнутые густые полумесяцы ресниц… Какое счастье, подумал он; нахлынувшая любовь и нежность смыли последние страхи.
Быстро раздевшись, Адам задул свечу и нырнул под стеганое одеяло. Ощутив тепло ее тела, он вытянулся в полном блаженстве. Сквозь неплотно сдвинутые занавески в комнату лился прозрачный лунный свет.
– Адам, – еле слышным голосом произнесла она. – Я сплю или это действительно ты?
– Действительно я, милая. – Он привлек ее к себе, обнимая обеими руками. – Ты правда видела меня во сне?
– Каждую ночь, – ответила она, ощупывая его, словно желая удостовериться, что все это не во сне. – Я так без тебя скучала!
– Ты ужасно растолстела, – шутливо упрекнул ее Адам, осторожно поглаживая живот. Вдруг рука дернулась. – Он меня ударил! – со смехом сообщил он.
– Меня он бьет постоянно, – пожаловалась в ответ Софья. – Ты не собираешься меня поцеловать?
– Мечтаю об этом, – веско проронил он. – Хочу понять, как лучше перебраться через такую гору.
– Давай я тебе помогу! – Приподнявшись на локтях, она склонилась над ним и со смехом прижалась губами к его губам. – Вот видишь, очень просто.
– Понятно, – усмехнулся он и запустил ладонь в густую каштановую гриву, чтобы ощутить ее всю как можно полнее.
– Я хочу тебя, – заявила Софи, облизывая языком его губы. – Или ты слишком устал с дороги? Хм, нет, кажется, не слишком.
– Ничуть!
Осторожно повернув се на бок спиной к себе, он поднял подол ночной сорочки и прижался к ней всем телом. Рука его мягко оглаживала живот. Софи плавно уносилась в зеленеющую долину наслаждения. Они проспали до рассвета в таком положении, пока первый ликующий крик петуха не разбудил их и Софья, с шаловливым блеском в глазах и вернувшейся былой неутомимостью, не потребовала повторения.
К превеликому облегчению старика Голицына, возвращение Адама положило конец ее отрешенности. Он очень боялся, что чрезмерное вслушивание в себя способно только укрепить се в намерении отказаться от единственно приемлемого решения после рождения ребенка. Адам положил конец се затворничеству. Он гулял с ней, беседовал, водил на рыбную ловлю, играл в карты в саду под осенним солнцем, строго наказывая за мошенничество, которое ей все равно не удавалось, и терпеливо ждал, когда она сама заговорит о будущем их ребенка. Но она упорно отмалчивалась. Каждый раз, когда приготовленные слова должны были слететь с его языка, Адам терял дар речи, видя, как она счастлива в своей беременности, и вспоминал, что для благополучных родов прежде всего требуется покой. Ругая себя за малодушие, он тем не менее не мог решиться нарушить этот покой и оставлял все как есть.
