– Государыня разрешила мне оставаться здесь до весны, если муж позволит, – продолжила Софья. – Дмитриев пока никак не давал о себе знать. Если он дотянет с гонцом до наступления зимы, я, как вполне здравомыслящий человек, откажусь пускаться в путешествие сквозь снега. И Екатерина будет целиком на моей стороне. – Софи откинулась на подушки.
– Но я не расстраиваюсь, Адам. Уже середина октября. Павел может прислать за мной не позже конца месяца. Но я чувствую, что он этого не сделает. – Улыбнувшись, она наклонилась вперед и почесала пальцем животик малыша. – И не делай такое вытянутое лицо, милый. До весны еще может произойти все, что угодно.
Адам пытался заразиться от нее состоянием счастливого неведения, но не мог отделаться от тревожного предчувствия, не мог не понимать, что Софи сознательно выбрала самообман как защиту против той жестокой правды, которую старательно прятала в самых глубоких тайниках своей души.
В Клеве князю Дмитриеву пришлось задержаться на несколько дней. Нужно было приобрести и снарядить две кареты, требовалось заново подковать лошадей, к тому же три человека из его свиты заболели. Но он был готов ждать своего часа. Софья Алексеевна никуда не денется, поэтому может еще некоторое время тешить себя иллюзией собственной неуязвимости. Чем дольше она будет пребывать в этом состоянии, тем более жестоким окажется разочарование.
Гонец, отправленный в Берхольское, вернулся с известием, что, по слухам, княгиня Дмитриева благополучно разродилась здоровым сыном.
Дальнейшие расспросы принесли еще одну любопытную весть: оказывается, в гостях у князя Голицына уже долгое время живет польский граф.
Обитатели Диких Земель умеют держать язык за зубами, хмуро подумал Дмитриев. Только проникнув в Берхольское, можно было выудить скандальную тайну, которую в любом другом месте давным-давно бы растрезвонили во все концы. Даже в Киеве, в каких-то пятидесяти верстах от Берхольского, не было никаких слухов о позорном событии в имении Голицыных. Если бы не Мария, он бы мог никогда об этом не узнать.
Но все изменилось. Теперь она не ведает о том, что справедливое возмездие обманутого мужа совсем скоро постучится в ее дверь.
– Что ты себе места никак не найдешь, Адам? – с деланным удивлением вскинула голову Софи, устроившаяся в уютном кресле около камина в своей спальне. – Не ты ли говорил, что одно из главных достоинств женщины, которое всегда тебя восхищает, это спокойствие? Вот я теперь совершенно спокойна и всем довольна, а ты не можешь посидеть ни минуты!
– Да, с тобой произошли совершенно невероятные изменения, – не без ехидства заметил Адам и нагнулся, чтобы поцеловать со в макушку. – Честно говоря, милая, я собираюсь с духом попросить у тебя разрешения поехать на охоту.
– Какой чудак! – рассмеялась она в ответ. – Почему тебе понадобилось мое разрешение?
– Мне кажется, я буду чувствовать себя виноватым, если оставлю тебя, – сконфуженно признался Адам. – Но Борис говорит, стая волков просто одолевает Тальму.
– И вы хотите их перестрелять, – понимающе улыбнулась Софья, устремив взгляд за окно. Холодный и ясный день был в полном разгаре. – Мне тоже очень хочется. Я ведь ни разу не охотилась в этом году.
– Но ты не можешь, поэтому я тоже не поеду, – решительно произнес Адам.
– Нет, ты просто обязан ехать! Я настаиваю, Адам! Мое нелепое полусонное состояние не дает мне права держать тебя на привязи. Не знаю даже, когда я снова окрепну, – несколько невпопад завершила она.
– Но ведь прошло всего немногим больше недели, – напомнил Адам.
– Я понимаю, – вздохнула она. – Просто слабость для меня совершенно непривычное состояние. – Детский крик из люльки в углу комнаты мгновенно выдернул ее из кресла. Судя по этому движению, она была полна энергии. – Ах, mon petit, ты опять проголодался? – Склонившись над люлькой, она подхватила малыша на руки и расцеловала в пухлые тепленькие щечки. – Отправляйся с Борисом, Адам. Сейчас у меня вполне хватает чисто женских занятий.
– Пожалуй, что так, – нежно улыбнулся он. – Думаю, у нас займет это не больше трех дней.
– Нет уж, пожалуйста, не возвращайтесь, пока не перестреляете всю стаю, – с шутливой твердостью возразила Софи. – И не делай вид, что ты удовлетворишься меньшим! – Она вернулась в кресло, расстегнула кофточку и дала грудь жадно вертящему головкой малышу.
Тень дурного предчувствия опять промелькнула в сознании Адама, глядящего на благостную картину, которую они собой представляли, – такое совершенное умиротворение, искушающее недобрую судьбу. Достаточно малейшего толчка, чтобы вся эта картина раскололась, превратилась в мириады несчастий и слез. Взяв себя в руки, он решительно выбросил из головы бессмысленные страхи, поцеловал Софи и погладил сына по щечке.
– Если ты уверена, что не будешь страдать от одиночества, тогда я, пожалуй, пойду собирать вещи.
– Я буду скучать по тебе, но у меня остается grand-pere. – Глаза ее озорно сверкнули. – Он-то никогда не сердится, когда я жульничаю в карты.
– Вероятно, если бы он раньше начал сердиться, то мог бы предостеречь тебя от такой дурной привычки, – заявил Адам, направляясь в свою гардеробную. – Ты не знаешь, куда чистильщик подевал мои охотничьи сапоги?
– Разве их нет под вешалкой?
– А, да, уже нашел. – Нетерпение, прозвучавшее в его голосе, заставило Софи улыбнуться, хотя улыбка и получилась немного завистливой. Ей было хорошо знакомо такое нетерпеливое возбуждение. Провести несколько дней в седле в погоне за стаей коварных волков, что требует недюжинной храбрости и смекалки, – поистине сильнейший соблазн, особенно после того как просидишь сиднем неделю безвылазно.
Она спустилась вниз проводить его и долго стояла в дверях, махая рукой вслед удаляющимся всадникам – Адаму, Борису и еще четырем крестьянам, взятым в качестве оруженосцев.
– Какое грустное лицо! – сочувственно усмехнулся старый князь. – В следующий раз ты тоже сможешь поехать, – умиротворяюще добавил он.
На улице похолодало. Все вернулись в дом. Григорий запер на засовы входную дверь. Дом показался странно опустевшим. Софи даже невольно передернула плечами. Что за глупость чувствовать себя такой покинутой… такой беззащитной – всего лишь потому, что Адам уехал на охоту.
В глубоких сумерках несколько всадников с двумя громыхающими пустыми каретами позади свернули на дорогу меж тополей, ведущую к усадьбе. Листва на деревьях уже облетела. Они ехали молча; под копытами коней чавкала густая грязь, летом превращающаяся в пыль. Кавалькаду возглавлял князь Дмитриев. Его солдатам хорошо была знакома жестокая гримаса, застывшая на лице генерала, – предвкушение удовлетворения от серьезного дела, близящегося к завершению, несмотря ни на что.
Господский дом затих с приближением ночи. Дмитриев подал знак одному из своих людей. Тот спрыгнул с коня и принялся громко колотить в здоровенное железное кольцо, висящее у входа. Наверху распахнулось несколько окон, в которых показались бледные пятна человеческих лиц; они с явным изумлением обнаружили внизу внушительный вооруженный отряд, угрожающе расположившийся на дорожке перед домом. Князь Голицын медленно вышел в прихожую, держась рукой за сердце; дурное предчувствие теснило грудь. Люди, не имеющие на то законного права, никогда не стали бы так настойчиво колотить в дверь. Софи с младенцем на руках выбежала на верхнюю площадку лестницы и широко распахнутыми глазами смотрела, как Григорий, повинуясь указанию князя, отодвигал засовы.
